Ян Козак - Святой Михал

Настоящая толчея на избирательном участке началась приблизительно в половине восьмого, когда нагрянула бесшабашная и веселая толпа цыган из Гаваи. Керекеш привел с собой всех. Впервые у них будет свой депутат в местном национальном комитете — жители Гаваи считали это прорывом вражеского укрепления и вошли в него вместе с детьми. Сразу поднялся галдеж. Пестрая толпа цыган внесла суматоху. На улице их пытался утихомирить Густа. А на самом избирательном участке сразу привалило работы. Никто из гавайских, так же как ни один из поречан, не зашел за ширму. Все открыто голосовали «за». Ширма находилась в углу помещения, у окна, и ее матерчатые стенки изрядно просвечивали. Если бы кто-нибудь и зашел за нее, чтобы, взяв ручку, кого-то вычеркнуть, это можно было бы увидеть.

И все же не обошлось без происшествий. Оказалось, что цыган Адольф Кендик, включенный, как и остальные, в список избирателей, куда-то исчез. Никто ничего о нем не знал.

— Где он? — спросил Вилем, раздраженно подняв брови.

— Куда-то ушел и пока не вернулся, — с полным безразличием ответил Керекеш.

— Когда ушел?

— Недели две назад, наверное.

— А ты не мог прийти и предупредить об этом заранее? — напустился на него Вилем.

— Просто ушел человек — и все. Кто его знает, может, до вечера и вернется.

— Хорошенькое дело — сиди тут и дожидайся его! А может, он в кутузке?

— Да нет, вряд ли, — сказал Керекеш. — Ада сидел пока только дважды.

Вилем и Альбин уткнулись в бумаги — они были в замешательстве, Касицкий неприязненно поглядывал на Керекеша. Он никогда не мог подавить в себе антипатию к обитателям Гаваи.

— Что же делать? — со вздохом спросил Вилем. — Неприятная история. Этот окаянный парень может испортить нам все показатели. Надо вычеркнуть его из списка.

— Верно, — сказал Альбин. — С одной стороны, это делать не положено, ну а с другой — что, если он действительно угодил в кутузку за свои проделки и нам не успели еще сообщить…

— Что тут долго раздумывать, — прервал его рассуждения Вилем. — Если он попался и сидит, то ясно, что участвовать в выборах не может. Выходит, он не должен быть в списке избирателей, и его надо исключить. Делать это сейчас не положено, ты прав. Но кто мог подумать, что он выкинет такой номер, черт возьми! Один подонок может испортить всю музыку… если мы сообщим, что избиратель не явился на выборы. Это выглядело бы как политическая демонстрация. Давайте вычеркнем его из списка и поставим печать, — распалясь, настаивал Вилем.

Альбин какое-то время колебался, но потом согласился с его доводами; согласились с ними Касицкий и Бартович, а затем и Керекеш. Последний аргумент Вилема был самым убедительным: ему не хотелось, чтобы на Гаваю легло пятно.

Новая волна избирателей хлынула примерно через час, когда распахнулись двери костела. Верующие, в основном женщины, с молитвенниками и четками в руках заполонили избирательный участок. Первым получил бюллетень Марко и направился прямо к урне. По его примеру за ширму и на этот раз никто не зашел. Выборы носили откровенно демонстративный характер.

Все шло просто и естественно. Женщины торопливо расходились по домам заниматься стряпней, мужчины задерживались на площади. После второй волны остались только те, кто запоздал, увлекшись болтовней по дороге.

— Как вы считаете, когда мы закончим? — спросил довольный Касицкий.

— В последние выборы кое-кто приплелся около полудня, — ответил Вилем. — А сегодня все идет как по маслу. Я думаю… — Он огляделся и радостно воскликнул: — Боже милостивый! Да ведь мы можем оказаться первыми в районе! Это, конечно, было бы большой для нас честью, а кроме того, мы могли бы получить… Да мы могли бы выиграть в соревновании!..

— В каком соревновании? — заинтересовался Касицкий.

— Как в каком? То село, которое первым в районе и наиболее успешно закончит выборы — то есть единодушно проголосует за своих кандидатов и тем самым покажет, что его жители наиболее сознательные, — получит премию в пятнадцать тысяч крон. Кто окажется на втором месте — получит десять, а на третьем — пять тысяч крон. Тем же, кто займет последующие места, вручат только грамоты. Но я имею в виду не деньги. Тут речь идет о чести. И нам следует поднажать. Который теперь час?

— Еще нет и девяти, — сказал Альбин.

Хотя у Вилема на руке были отличные часы, он вышел на порог и посмотрел на башню. Он действительно только сейчас вспомнил о соревновании. Когда в Павловицах ему сказали об этом, Вилему и в голову не пришло, что их село может оказаться в числе первых. Ведь тогда сложились такие обстоятельства… Но сейчас все уже в порядке, сегодня в Поречье голосуют все как один.

— До финиша близко, время у нас отличное, — заметил Вилем, — нет еще девяти. Дело на мази.

Больше о соревновании они не говорили, но каждый с этой минуты только о нем и думал, Альбин и Касицкий проверяли по спискам избирателей, кто еще не проголосовал, и выписывали фамилии на отдельном листке. В три минуты десятого избирательный участок опустел.

Вилем снова вышел на порог, поглядел вокруг. Никто не шел в сторону школы. Площадь была безлюдна, как обычно в воскресное утро.

Он вернулся, довольно потирая руки.

— Мне кажется, мы подошли к концу. Кто еще должен прийти?

Альбин показал ему листок. До сих пор не проголосовали только двое: Цирил Матяш и дядя Касицкого — Карел.

Густа и Эда охотно согласились пойти к ним. Оказалось, Цирил ночью поссорился с женой и так напился, что не может встать на ноги. А дядя Касицкого после завтрака отправился на виноградник и до сих пор не вернулся.

— Может быть, послать к ним с урной? — спросил Вилем.

— Когда пойдем к больным да престарелым — заодно и к ним заглянем. Ждать больше нельзя.

Посовещавшись, решили, что Бартович и Эда возьмут урну и зайдут сначала к отцу Мохнача, который уже год хворает и дальше крыльца с помощью палки доковылять не может. Затем посетят старую Альжбету Бабьякову, уже несколько лет вообще не поднимающуюся с постели из-за рассеянного склероза. По дороге заскочат к Матяшу и, если Карел Касицкий к тому времени не появится, сделают крюк к Кривому полю, где находится его виноградник. По тропинке до Кривого поля можно добраться меньше чем за пятнадцать минут.

Бартович полагал, что Густа пойдет вместе с ними, но Вилем запротестовал:

— Пойти посмотреть, что с людьми, — это одно. А являться с урной — совсем другое. Ему нельзя. Он на дежурстве и к тому же в форме.

— Правильно, — поддержал его Альбин.

— Кто-нибудь потом такое может наклепать! Люди ведь всякие бывают. Нет, не положено ему этим заниматься.

Бартович и Эда ушли.

Вилем с довольным видом потянулся и вновь посмотрел на часы. Было семнадцать минут десятого.