Ян Козак - Гнездо аиста

Ошарашенные ее словами, все прямо-таки онемели. И только когда Зузка дошла до дверей, Сойка заорал:

— Подожди!

— Вот еще! — отрезала Зузка и, хлопнув дверью, исчезла.

— Ах ты стерва… Вот чертова баба! Я тебе заткну глотку, — прошипел Сойка. Губы у него посинели.

У инспектора лицо стало малиново-красным. А у Петричко от сдерживаемого смеха вздрагивали плечи, тряслась голова, а на глазах выступили слезы.

— О господи! — воздев к небу руки, воскликнул он и расхохотался во весь голос.

Павел со смешанным чувством смущения и радости наблюдал за теми, кто сидел на скамье.

Они ухмылялись во весь рот.

Эмиль, поглядывая на Сойку, никак не мог справиться с судорожным подергиванием лица, придававшим ему, как ни странно, гордо-насмешливое выражение. Бошняк прикрыл ладонью рот, стараясь заглушить смех. Сидевший на самом краю скамьи Штенко, которого заслоняло могучее тело Бошняка, толкал соседа локтем. Не веря своим глазам, смотрел он на распахнутую дверь, где исчезли Микулаш и Зузка. Пишта Гунар тоже уставился на дверь.

— Ушел… Вот вам, пожалуйста! Ничего, погоди, я до тебя доберусь, черт возьми! — бушевал Сойка.

Для четверых места на скамье было достаточно, но они по-прежнему сидели, тесно прижавшись друг к другу. Произошедшее вдруг как рукой сняло с них всю удрученность. Они освободились от страха, к ним вернулось чувство достоинства.

— И нам можно идти? Вы и нас всех отпустите? — спросил Бошняк.

— Нет! Вот теперь-то мы и поговорим с вами по-настоящему. Вот змея-то! — орал Сойка, все больше распаляясь.

Петричко поднялся, глаза у него еще блестели от смеха, но лицо стало серьезным.

— Пойдем! — сказал он Павлу, положив ему на плечо руку. — Мне хочется, чтобы ты пошел со мной.

Они спускались по лестнице в кромешной тьме. Моросил дождь. Почти все окна домов были тщательно завешаны, чтобы не привлекать любопытных взоров. Агитаторы легко определяли, где живут члены кооператива, — только в их окнах был свет.

Павел держался за мокрые перила, неприятно холодившие ладонь.

— Что такое «передвижная весна»? — спросил он Петричко.

— Разве ты не знаешь?

— Нет.

Петричко уже стоял внизу. Он недоуменно покачал головой. Это было видно по движению огонька сигареты у его рта.

— Скоро познакомишься с нею, — сказал он серьезно. — Это машины заготовительного предприятия «Весна». Наступит время, и они доставят в село настоящую весну, помогут крестьянам быстрее начать новую жизнь.

— Да. Но если войти в их нынешнее положение… — сказал Павел.

Огненная точка у рта Петричко вспыхнула еще ярче.

— Не стоит, — сказал он, помолчав немного. — Ведь они не входят в наше положение. Они постоянно нарушают предписания правительства.

Склонившись над тарелкой, Резеш ужинал. Давно уже еда не казалась ему такой вкусной.

Марча отошла от печки, вытирая на ходу о фартук мокрые руки, постояла немножко возле мужа, потом взяла со стола графин и налила ему вина. Резеш облизал ложку и поднял глаза. Стаканчик приобрел рубиновый цвет. Почувствовав аромат своего любимого красного вина, Резеш причмокнул. И даже хохотнул.

— Хотел бы я сейчас посмотреть на этих мерзавцев, черт бы их побрал! — смеясь, сказал он и отхлебнул из стакана. — Да, Зузка умеет поднять бучу! Ха-ха! Задала она им, видно, жару! — Он радовался, мысленно представляя себе, как все там было.

Пышная грудь Марчи заколыхалась от смеха. Глаза Резеша скользнули по ней взглядом, загорелись, и он потянулся к жене. И хотя у печки еще играли дети, он привычно и нежно прижал к себе Марчу. А потом снова уткнулся в тарелку.

Нет, не так уж все плохо, думал он и продолжал есть, шумно чавкая. Сперва Рыжий, затем Зузка. Это уже что-то! Да и сеять начнем. Завтра в землю ляжет первое зерно.

Глаза его все еще весело блестели, как вдруг послышался скрип двери. Он обернулся, и рука его замерла, не донеся ложку до рта. На пороге стояли Петричко и Павел Копчик. Резеш положил ложку и медленно отодвинул от себя тарелку.

У него вдруг сильно заколотилось сердце, по спине забегали мурашки. Кивком головы он пригласил нежданных гостей войти и сесть за стол, а Марча принялась укладывать детей спать.

— Может, выпьете по стаканчику?!

Голос Резеша звучал хрипло и сердито. Мурашки перестали бегать по спине, но настороженность по-прежнему сковывала движения. Поднимая графин, он чуть было не опрокинул его.

Павел улыбнулся.

Резеш налил в стаканы вина.

Петричко и Павел? Почему они вместе? А был ли у меня когда-нибудь Петричко? Этот фельдфебель? — подумал он и вдруг почему-то представил себе, как выглядел Петричко, когда Зузка устроила им тарарам. Ему даже не удалось погасить злорадную ухмылку.

— Надеюсь, вам понравится наше вино, — раздался из угла странно вибрировавший голос Марчи.

— За твое здоровье, Мишо! — сказал Павел.

— Да. За это следовало бы выпить. Сегодня вы, наверное, навалитесь на меня вчетвером? — насмешливо заметил Резеш.

— Те не придут, — отпив немного, сказал Петричко, но даже бровью не повел на выпад Резеша. Оглядев горницу, он продолжал: — Лучше поговорим без них. Ведь у нас с тобой уже бывало всякое, Резеш!

— Я-то не забыл. Да сомневаюсь, что ты все помнишь.

— Почему же? — возразил Петричко. — Помню, хорошо помню, что, когда началась революция, ты отказался идти ремонтировать железную дорогу. А ее нужно было срочно привести в порядок, чтобы обеспечить снабжение Красной Армии, чтобы скорее закончилась война. Вот как было дело, Резеш. А когда другие добровольно вступали в армию, ты напустил на меня этого прохвоста Хабу, рассчитывая, что он поможет тебе дезертировать.

— Да, память у тебя хорошая. Только, как всегда, ты не все замечаешь, — сказал Резеш и улыбнулся. — Ты упустил, что в армию меня по призыву не взяли потому, что Адам Демко случайно поранил меня на лугу. Такую мелочь тебе, конечно, трудно было упомнить. А через несколько дней после этого ты меня погнал на работу… Не интересовало тебя и то, как худо пришлось нам, когда умер отец, а мать тяжело болела и не вставала с постели. Мне пришлось тогда сразу после похорон жениться на Марче, чтобы хозяйство окончательно не развалилось…

Резеш вспомнил ту пору своей жизни и те беды, что на него свалились, когда в самом конце войны они похоронили отца. А когда приблизился фронт и Петричко погнал его ремонтировать дорогу, мать сказала: «Сбегай-ка, сынок, к Хабе. Наверное, он поможет».

Хаба на последнем году войны стал в Трнавке старостой и никак не мог смириться с тем, что Петричко, который партизанил в горах, стал заправлять всем в деревне и того гляди вовсе выбьет его из седла. И когда Резеш вместе с Хабой пришел в бывшую контору управляющего, где теперь находился национальный комитет, Хаба спросил Петричко: