Ян Козак - Гнездо аиста

Когда он снова открыл глаза, мальчика уже не было. Павел и не слышал, как он ушел, и не был уверен, что это ему не почудилось.

Потом до его слуха донесся гудок автомобиля, проезжавшего по площади. Он понял, что доктор едет к Ивану.

Павел встал с постели и выпил еще. Совсем немножко, только ради приятного тепла и вкуса размолотых сливовых косточек.

В сенях он снял с гвоздя барашковую шапку и надел ее, чтобы скрыть повязку. Потом незаметно пробрался мимо хлева за гумно.

У поворота дороги он увидел двух мужчин, окруженных толпой кричащих ребятишек. Они что-то писали на заборе Гудака. И Павел узнал Штенко и Микулаша Тирпака. Штенко держал в руках банку с известкой. Микулаш орудовал кистью.

Павел шел через поле. Он не хотел ни с кем встречаться. И только дотащившись до конца густо заросшего картофельного поля, повернул к свинарнику. Было тихо. Надвигались сумерки, и все вокруг постепенно темнело. Окружающие предметы казались теперь более рельефными, и в то же время контуры их как-то смягчились.

Павел снял шапку, оглянулся на деревню, прислушиваясь, не раздастся ли снова шум автомобиля.

Но из деревни до него доносилось только мычание коров, отдельные выкрики, веселый шум, какой-то приглушенный стук.

Он подумал, что доктор задержался у Ивана и это хороший признак. Если бы ранение Ивана было серьезным, его сразу же отвезли бы в больницу. Хорошо, что машина не отъезжает.

Он постоял еще немного и наконец услышал шум мотора…

Павел представил себе, как автомобиль медленно съезжает вниз к их домику и останавливается, как сбегаются соседи и окружают машину. Они до сих пор словно в хмельном угаре. Доктор и Илона входят во двор, а в сенях стоит мать и плачет, Потом он представил себе, как доктор с чемоданчиком в руках возвращается к машине, а люди, столпившиеся возле забора, разочарованно смотрят друг на друга.

Настроение у него сразу улучшилось, хотя рана под повязкой по-прежнему мучительно болела.

Машина проехала по площади, и Павел подождал, пока шум мотора не заглох на шоссе.

В свинарнике коптила керосиновая лампа. Павел уселся на колоду у двери, прислонился к стене и вытянул ноги. Он ощутил удушливый, кислый запах свиного помета, пареного картофеля и отрубей. Едкие испарения осели на стенах и потолке, затоптанный пол был влажный и скользкий. В глубине закутов шуршала солома, слышалось хрюканье и визг. Павлу казалось, что он попал в утробу огромной рыбы, которая переваривает его вместе со множеством отвратительных отбросов. Двери свинарника были закрыты, чтобы свет керосиновой лампы не проникал наружу.

В углу на лавке расположились Сливка и Гудак. Канадец сидел к ним спиной, из-под разодранной рубашки виднелось перевязанное плечо. Отец курил, сидя на табуретке. Мишланка стояла у запарника — остатки поленьев чуть тлели — и мыла котел.

В проходе между закутами появился Демко, держа ведра. У дощатой перегородки первого закута он остановился, поставил ведра на пол и вытер соломой руки. Потом он снова поднял ведра, понес их к чану, в котором готовили корм, — от его движений тени метались по стенам и потолку.

Здесь были все, кроме Петричко, Плавчана и Ивана. Никто не произносил ни слова.

Павел закурил и жадно вдохнул дым. Он не отрывал глаз от Демко, пока тот не остановился у ящика, на котором, чадя и мигая, светила керосиновая лампа.

Отец вдруг закашлялся. Когда приступ кашля у него прошел, заговорил Канадец.

— Где же это Петричко запропастился, черт подери? — Голос его звучал уныло и глухо.

— Поехал в Горовцы за подмогой, — ответил отец.

— Хоть бы не арестовали его там. У нас теперь все может быть.

— Уж ты бы молчал, — крикнула Мишланка. — Лучше скажи, что ты сделал со своей стервой. Я бы ее своими руками задушила!

Глаза Канадца сверкнули, он сплюнул, но промолчал. После побоища Канадец еле доплелся домой и, увидев, что сын выглядывает из окна, даже не зашел в комнату, дотащился до хлева, лег на солому и стал ждать, когда вернется жена.

Она появилась не скоро, только под вечер. Он вошел в дом, отколотил ее как следует и снова ушел.

— Партия нас предала, — сказал Канадец мрачно и огляделся по сторонам.

— Да, партия и эта твоя распроклятая стерва, — снова набросилась на него Мишланка. — Ты хоть всыпал ей?

— Оставь его в покое, Маргита, — сказал Гудак. — Канадец прав.

— Пришла беда, и нас бросили на произвол судьбы, — продолжал Канадец. — Куда подевались бригады с автомобилями, раскладушками, лозунгами и знаменами? Где те парни, что гнали нас в кооператив? Прикатила бы теперь «передвижная весна» да и погрузила в машину Хабу с его делегацией.

— Не надо так, — сказал Демко тихо, — ведь мы тоже партия.

— Хороша партия, черт знает что, — выругался Канадец. — Все это предательство. «Партии верьте, товарищи», — повторил он хрипло, с издевкой призыв Готвальда. — Запотоцкий нас предал.

— Какое же это предательство? — робко вмешался Сливка. — Ведь он же наш президент.

— Чтоб ему ни дна ни покрышки, этому твоему президенту. Из-за него мы все потеряли. Сидим по уши в грязи, а эти сволочи нас еще топчут.

— Не говори так, — сказала Мишланка. — Он самый главный человек в нашей партии.

— А я плевать хотел на твою партию, — прохрипел Канадец. Глаза его покраснели и стали мутными. — Эти мерзавцы вопили, что кооперативы распались и в Чичаве, и в Оборине, и в Мальчицах. Пожар распространяется все дальше, и никто ничего не делает, чтобы потушить его. Всюду одни предатели.

— Постой, кто-то идет!

Отец взглянул на кнут, прислоненный к стене.

— Плавчан, — сказал Демко. — Он давно должен был прийти.

Но когда дверь открылась, в ней показался маленький Янчи и остановился у порога.

— Пан учитель не придет, — сказал он тихо. В его широко раскрытых глазах была растерянность, взгляд тревожно бегал по лицам, обращенным к нему. — Мне сказали, он заболел, лежит в постели.

— Что же это такое? — спросила Мишланка, взволнованно глядя на остальных и как бы ища у них объяснения. — Значит, и Плавчан? Плавчан тоже? — повторяла она. — Что тебе еще наболтали? Он не просил, чтобы ты накрыл его периной?

— Я с ним не говорил. Это сказала мне пани учительша, — ответил Янчи. — Она сразу стала ругаться, как только увидела меня в сенях.

— Погоди-ка, — вспомнил Демко. — Ведь днем ты с ним разговаривал? С ним самим?

Янчи кивнул.

— Значит, и Плавчан! — снова крикнула Мишланка. — И это наш партийный секретарь? Это учитель? Трус проклятый!

Демко помолчал немного и повернулся к Янчи:

— А теперь, сынок, полезай-ка наверх, на стог, и сиди там. Если кто-нибудь появится, ты все оттуда увидишь, от тебя и мышонок не ускользнет.

Янчи кивнул и исчез.