Ян Козак - Гнездо аиста

Резеш вздохнул и поплелся к лошадям. Набрав в горсть овса, он медленно, просеивая между пальцами, сыпал его перед их мордами; Дунца низко наклоняла голову, чтобы подобрать падавшие на дно желоба зерна.

— Вам лучше, что и говорить… На, вот я тебе принес. — Он вынул из кармана кусочек сахара, вытер его о штанину — к нему прилипли табачные крошки — и протянул его жеребенку.

— Хоть я и принес тебе сахара, а продать тебя все же придется, — зашептал Резеш. — Будь моя воля — я бы ни за что этого не сделал, а вот теперь приходится. Три лошади по нынешним временам — это уж слишком большое богатство, меня тогда со всеми потрохами сожрут. Так что не обижайся. Жеребеночек ты мой милый, до чего же мягкая, нежная, пахучая у тебя шерстка. Вот глажу я тебе бока, и ты волнуешься, дрожишь, словно молодка. И все же я продам тебя, потому что они от меня не отстанут — как волки, будут идти по пятам… Придется мне с тобой расстаться.

Жеребенок тихонько пофыркивал и лизал руку Резеша. Но лошадь в яблоках оттолкнула жеребенка и жадно потянулась своим теплым шершавым языком к рукаву хозяина.

— Ревнуешь, что ли? Вот дуреха — ведь ты же мать! Если бы не ты, не было бы этой маленькой красавицы кобылки.

Он постоял возле лошадей еще немного и вышел из хлева. На мгновенье его ослепило заходящее солнце, но тут же в его лучах он увидел несколько мужчин, сидевших у него во дворе у поленницы.

Штенко утирал свежевыбритое лицо полой рубашки, надетой поверх штанов. На колоде — это было любимое место Резеша — сидел Эмиль Матух. Парикмахер из Горовец, который всегда приезжал в Трнавку накануне престольного праздника, намыливал ему щеки. На завалинке, склонившись над чугуном, от которого поднималось облачко пара, сидела Марча. Она сжимала коленями горшок, а ее обнаженные по локоть руки ловко ощипывали петуха. По другую сторону заборчика Зузка Тирпакова подметала двор.

— Мишко, ты где это околачивался? — раздался голос Штенко.

Разговор возле колоды затих.

— Жеребенок мне что-то не нравится, — сказал Резеш.

— А мы тут толковали про сегодняшний случай, — продолжал Штенко. — Да плюнь ты на них! Они ведь и Бошняка, и Эмиля тоже накрыли, а ничего так и не сделали обоим. Им сейчас не до нас… Им приходится тащить из дому гнилую картошку да выбирать из мусора каждое зернышко, чтобы хоть как-нибудь подкормить тех нескольких свиней, что у них еще остались. — Его чисто выбритое лицо перекосила ехидная гримаса. — А ведь до уборки урожая еще ждать и ждать! Я так считаю: они разорились подчистую и теперь вот вертятся волчком.

Эмиль Матух фыркнул, стараясь сдуть с губ мыльную пену, и сказал:

— Надо бы нам договориться и выгнать на пастбище весь наш скот, — и дело с концом.

Штенко кивнул, Марча перестала ощипывать петуха и пристально поглядела на мужа. Резеш молчал. Сунув руки в карманы, он подошел к калитке и выглянул на площадь.

На пыльную землю под орехами ложились тени. Стены домишек сияли свежей побелкой; женщины украшали костел, обкладывали лестницу хвоей. Оттуда, где устанавливали карусель, доносился стук топоров и голоса. Во дворах скрипели колодезные журавли. Где-то звякнула жестяная посуда, потом глухо стукнула деревянная кадка. Теплый ветерок разносил запах жареного мяса. Вечер этот уже был началом завтрашнего праздника.

Как будто бы ничего не изменилось, подумал Резеш. Все как обычно. Каждый год Трнавка точно так же готовилась к своему престольному празднику: кооператоры тоже побелили свои домишки; Канадец даже починил сломанный забор. Завтра утром все пойдут в костел на торжественную мессу и будут молиться, а под конец священник всех благословит…

Резеш почувствовал во рту горечь и сплюнул.

— Это что ж такое? Глядите, оба Копчика идут! — раздался за его спиной голос Пишты Гунара. — Должно быть, колхоз свой осматривали…

Уже давно перевалило за полдень, а Павел так и не видел еще Анну.

В остальном престольный праздник проходил как обычно.

В казарме, лежа на койке, Павел не раз думал об этом празднике. Он отчетливо представлял себе, как с утра площадь начнет заполняться гостями из соседних сел. Одни прикатят на бричках и повозках, другие придут целой процессией с хоругвями. Женщины и девушки будут идти, как всегда, босиком, неся в руках туфли. Потом у ручья ополоснут лицо, обмоют ноги, обуются и войдут в Трнавку чистыми и свежими, как майское утро. Костельные колокола будут долго раскачиваться, оглашая все окрест торжественным звоном, а после богослужения начнется толчея на праздничной ярмарке у палаток и лоточников, торгующих разными безделушками. Но самая большая толчея будет возле карусели и у тира, а потом, конечно, в корчме.

Он даже совершенно точно знал, какие будут кушанья на праздничном столе. Наваристый суп из домашней птицы с крупными блестками жира и тонкой нежной лапшой; потом вареное белое птичье мясо, картофельный салат и хрустящий шницель — обжаренное рубленое мясо, обильно сдобренное кореньями. А после гуляш с винным соусом и ломтями белого хлеба, картофель и кисловатые листы квашеной капусты, в которые завернуты мясной фарш и ломтики копченого сала, и все это полито сметанной подливкой с листочками разной зелени. Будут на столе тарелки с нежным зеленым луком, с красной редиской и маринованными огурцами, а между тарелками — стаканы с пивом и паленкой [6] Виноградная водка домашнего приготовления. . И уж только после всего этого подадут сладкое печенье.

Павел знал, что семья будет сидеть за столом и есть очень долго — пока не надоест. Пока все, что возбуждало и зажигало аппетит приправами и клокотаньем на раскаленной плите, не заглушит запах перегоревшего жира. Он знал, что вся эта еда будет подана, даже если мать за месяц до этого дня не возьмет в рот ни кусочка мяса и не выпьет ни капли молока, чтобы собрать горшочек сметаны и сбить комочек масла. И даже если целый месяц после того, как будут съедены остатки праздничного угощенья, они станут давиться одной сухой картошкой и грызть зачерствелый, твердый, как камень, хлеб…

Павел надел мундир.

— Ты куда собрался? — спросила мать.

— Прогуляюсь немного, — сказал Павел и вышел во Двор.

И сразу же на него обрушился яркий солнечный свет. Он сделал глубокий вдох, вместе с нагретым воздухом вобрал в себя и крик скворца, и отдаленный визг карусели.

Рядом, у Тирпаковых, скрипнула дверь. На завалинке появился Микулаш в зеленом, как болотная ряска, свитере. Следом за ним вышла Зузка.

Когда она наклонилась, чтобы вылить грязную воду, Микулаш подошел к ней сзади и хотел обнять ее.

— Чего тебе? — зло крикнула Зузка. — Да отвяжись ты! Сколько раз тебе повторять, чтоб не приставал?!