Дмитрий Бавильский - Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Понравился бы Боэцию почет, которым он теперь окружен, или Философия убедила его отречься от низменных чувств во имя высшего блага, напоминающего идеал нелюбимых им стоиков?

Вот строчки Данте из «Божественной комедии» (на которого, как, кстати, и на Шекспира, не говоря уже о деятелях попозже, повлияли идеи Боэция), посвященные узнику совести. Они теперь выбиты на табличке, украшающей (?) многократно перелицованный фасад Чель-д’Оро:

Узрев все благо, радуется там

Безгрешный дух, который лживость мира

Являет внявшему его словам.

Плоть, из которой он был изгнан, сиро

Лежит в Чильдоро; сам же он из мук

И заточенья принят в царство мира…

(«Рай», Х, 124–126) 189

Так как больше никаких архитектурных и визуальных ассоциаций у меня с Боэцием вообще не связано, то эта глухая, сводчатая крипта с сырым климатом и полумглой, окруженной невысокими колоннами, и представляется камерой его последнего заключения.

Если по сути, то так ведь оно и есть?

Данте поместил Боэция в Раю среди главных отцов церкви. Это Боэцию точно бы понравилось. Причем вне всякого тщеславия. Тем более что над этой частью «Божественной комедии» Данте работал именно в Равенне, сообразуясь с гением места. Остается самая малость – узнать, добирался ли когда-нибудь Данте во время скитаний до Павии, чтобы круг окончательно замкнулся. Портал для телепортации

Впрочем, круг, связанный с Чель-д’Оро, вряд ли может быть закрытым, ведь это ж еще и портал для телепортации людей из одного места в другое. Этому свойству базилики Сан-Пьетро-ин-Чель-д’Оро посвящена одна из заключительных новелл «Декамерона» Боккаччо.

Да-да, стоило добраться практически до конца этой книги, чтобы в предпоследнем рассказе десятого дня узнать о том, как Саладин, султан Вавилонской земли, проживавший в египетской Александрии, отправился путешествовать по христианскому миру и познакомился с мессиром Торелло, который пошел в Крестовый поход, да попал в плен.

Боккаччо неожиданно дотошно описывает обряд, с помощью которого некромант, служивший Саладину, подготовил и мгновенно отправил Торелло из Александрии в Павию, чтобы тот, объявленный пропавшим, успел на повторное венчание своей жены.

Было уже поздно; некромант с нетерпением ждал, когда кончится прощание, и как скоро Саладин и придворные удалились, в ту же минуту по знаку некроманта явился лекарь с напитком и, уверив мессира Торелло, что это укрепляющее средство, дал ему выпить и мессир Торелло скоро уснул. Саладин, распорядившись, чтобы его, спящего, отнесли на роскошное ложе, положил на эту кровать большой, красивый, драгоценный венец, и по надписи на венце все догадались, что это его подарок жене мессира Торелло. Потом он надел мессиру Торелло на палец перстень, в который был вделан карбункул, до того ярко сверкавший, что казалось, будто в зале зажгли факел; стоимость же его с трудом поддавалась определению. Далее он приказал опоясать его мечом, коего украшения не так-то легко было бы оценить, спереди приколоть ему застежку, усыпанную невиданной красоты жемчужинами и множеством других драгоценных камней, справа и слева поставить два больших золотых сосуда, наполненных дублонами, а вокруг положить низки жемчуга, перстни, пояса и прочее тому подобное – всего не перечислишь. Когда все это было сделано, Саладин еще раз поцеловал мессира Торелло и сказал некроманту, что теперь пора. И тут же ложе с мессиром Торелло исчезло, а Саладин и его приближенные долго еще беседовали о мессире Торелло… 190

Вот я знал ведь, знал, что без чудес рано или поздно не обойдется! Подобно Одиссею, никем не узнанный Торелло, конечно же, успел на свадебное торжество, так как некромант у Саладина оказался настоящим волшебником.

Предфинальная новелла «Декамерона» вышла самой сказочной, давая исследователям право говорить о знакомстве Боккаччо с арабскими сказками из «Тысячи и одной ночи».

Но еще более чудесным оказывается то, что дядя мессира Торелло служил в базилике Сан-Пьетро-ин-Чель-д’Оро аббатом, из-за чего утреннее появление в ней неожиданного летающего объекта было воспринято как проявление божественного, а не сатанинского.

…а мессир Торелло со всеми драгоценностями и украшениями, сонный, очутился, согласно его просьбе, в павийском храме Сан Пьетро ин Чель д’Оро, как раз когда зазвонили к утрене и в храм вошел со свечкой в руке пономарь. Увидев богато убранное ложе, пономарь мало сказать изумился – он перепугался насмерть и бросился вон из храма. Аббат и монахи дались диву и спросили пономаря, что с ним. Пономарь все им рассказал.

– Эх, ты! – молвил аббат. – Ведь ты уже не мальчик и не новичок, а трусишь невесть чего. Ну, пойдем посмотрим, кто это тебя так напугал.

Аббат и монахи зажгли свечи и, войдя в храм, увидели дивное нарядное ложе, а на нем – спящего рыцаря. Не приближаясь к ложу, они, в нерешимости и страхе, все еще любовались дорогими вещами, но в это время снадобье перестало действовать и мессир Торелло пробудился и глубоко вздохнул. Тут монахи и аббат с воплями: «Господи, помилуй!» – в ужасе бросились бежать 191.

Действительно, чем дальше, тем все сильнее Сан-Пьетро-ин-Чель-д’Оро кажется мне идеальным местом для телепортации. Хоть из Африки, хоть с Южного Урала.

Осталось только прочитать все тома «Тысячи и одной ночи» для того, чтобы попытаться отыскать следы павийской базилики еще и там. Ну или хотя бы отпечатки этого сюжетного следа, что, как мне отчего-то кажется, вполне возможно.

Свыше данное

Если верно утверждение, что любая привычка складывается за 24 дня, то я уже давно живу внутри стандартизовавшегося кочевья, постоянно ощущая потребность в новых, еще невиданных местах. Интересно, конечно, какой будет московская ломка по возвращении?

Ночью мне снился сон, в котором все замки и дворцы Ломбардии встали рядом, стена к стене, передавая меня друг другу без какого-нибудь перерыва или даже шва: выходишь из залов одного палаццо и тут же попадаешь в объятия другого. Точно все обстоятельства между экскурсиями вынуты и отправлены в монтажную корзину. Осталась только культурная программа – музейные и паломнические визиты. Помню, что во сне я почувствовал неудовольствие и дискомфорт, полупроснулся и заставил себя запомнить этот сон как показательный. После чего перевернулся на другой бок, чтобы вновь погрузиться в анфиладу нескончаемых залов с росписями и гобеленами, перемежающихся фасадами кирпичных башен и герцогских покоев.

Утром я окончательно проснулся на окраине Мантуи, чтобы, минуя центр, пойти к белой воде. Я вижу мой синий Урал

Памятник Вергилию строит в парке у городской стены, за которой сразу набережная и озера, растянутые одно за другим вдоль Мантуи на пригорке, так что иной раз кажется (когда идешь навстречу сильному солнцу или напротив его, уже на закате), что город скатывается к воде и уходит в нее.