Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Татьяна перехватила Дмитрия у парома. Хотя лед на реке прошел, паром еще не плавал. Чуть пониже его был мелкий, с галечным дном брод, по нему и перебрался Дмитрий на правый берег, к Озерной.

Татьяна осадила своего Гнедка и поздоровалась коротким кивком. Весь ее усталый вид говорил о пережитом волнении и о том, что она оказалась здесь совсем не случайно. Она и не попыталась скрыть свою тревогу:

— Почему один?

— Разъехались.

— Что с ним?

— Ах, как он тебе дорог! — сказал Дмитрий, словно уличая ее в дурном поступке.

— Смешной, право. Не поймешь, что можно жалеть человека.

— Смылся бандит. Но вроде бы зацепило его…

— Чем зацепило?

— Известно чем — пулей.

— Рана опасна? Да? Ну говори же!

Он с иронией посмотрел на Татьяну. Серьезная вроде бы, а городит чепуху. Да что, Дмитрий обследовал бандита? Доктор он, что ли?

— Зацепило б покрепче, перевернулся бы. А то ускакал, — все более раздражаясь, сказал Дмитрий.

— Ты стрелял? Ты?

— Не все ли равно?

— О, господи! Да такие вещи не прощаются.

После разговора с Дмитрием у парома Татьяна обеспокоилась пуще прежнего. Стала ждать Соловьева по ночам. Ведь если ему трудно, он непременно приедет к ней. Она чутко вслушивалась в каждый звук, не раз лицом приникала к окну, когда ей казалось вдруг, что мелькала чья-то осторожная тень в палисаднике. Наконец, поняла, что он не появится в станице, нужно было попытаться самой его найти.

До Татьяны дошла весть, что чоновцы арестовали в горах, а потом отпустили престарелых родителей Ивана. И живут родители вроде бы опять в Малом Сютике, кое-как кормясь милостыней. Татьяна подумала, что они должны бы знать, где Иван или хотя бы где его нужно искать. Родители бродили с отрядом сына целых четыре года и, разумеется, знали основные и запасные отрядные базы.

В Малом Сютике жила тетка Татьяны по матери. Жила она бедно, и Автамон никогда не роднился с нею, боясь, как бы ненароком чего не попросила. И хоть до села, где она имела доставшуюся ей в наследство избушку и небольшой огородик, было от Озерной всего ничего, тетку давным-давно не видели у состоятельных Пословиных. Да и сейчас, откровенно говоря, не ради нее приехала сюда Татьяна.

Удивленная и обрадованная тетка заахала, захлопотала. Покатилась по избушке на своих ревматических ногах и, в момент сгоноша племяннице нехитрое угощение, принялась расспрашивать Татьяну о пословинском житье-бытье. Видно, ее не очень интересовали озернинские новости — она почти не слушала племянницу, но по обычаю спрашивала и спрашивала без конца.

А Татьяна упорно думала о своем. Она вскакивала, выходила из-за стола и пристально глядела в окно. Она испугалась, думая, что за ней следят. Узнав, где квартируют старики Соловьевы, направилась в тот край села и несколько раз прошла по улице мимо избушки, крытой дерном и стоявшей по крышу в лебеде посреди ничем не огороженного двора. Она отдавала себе отчет в том, что должна будет вести нелегкий разговор — Соловьевы вряд ли сразу скажут, где Иван.

«Они должны помнить меня. Дам им денег», — размышляла она. Отступать ей было некуда и незачем. Она решила спасти Ивана и непременно спасет, если, конечно, он жив. Эта мысль воодушевляла ее, когда Татьяна переступила порог избушки.

Старики были дома одни. Когда Татьяна назвала себя, бабка Лукерья подвела ее к закопченному окошку и, напрягая бесцветные, мутные глаза, из-под ладони стала разглядывать нежданную гостью. После затянувшейся паузы бабка перекрестила Татьяну, ласково вздохнула и сказала:

— Ты, милая. Эк выросла, — и для большей убедительности представила ее старику Соловьеву. — Это же Танька, родная дочка Автамона, да ты должон помнить ее. Все с Ванькой в прятки играла, все играла. Спрячется он, а Танька его ищет, злится, что найти не может. А раз в погребе кувшин с молоком опрокинули. Да Автамонова дочка, ну!..

Старик неподвижно сидел на истлевшем тряпье, разбросанном по узкой лавке, и говорил вполголоса, еле двигая сморщенными, словно осенняя листва, губами:

— Да не станет вам счастья на земле! Будьте вы прокляты!

Он сам, пожалуй, не знал, кого проклинал. Не имела понятия об этом и бабка Лукерья, которая, как бы извиняясь, говорила:

— На него находит. Что придет в голову, то и бубнит.

Татьяна неловко сунула в жесткую руку старухе два червонца и сказала:

— Помочь хочу! И ничего более!

— Кому это?

— Ивану.

Старуха снова принялась разглядывать ее, только теперь с некоторым удивлением и горечью. Нечесаная голова у Лукерьи раскачивалась взад и вперед:

— А и кто ему поможет, окромя господа нашего Исуса Христа! Сотворил еси…

— Я! Я! — прокричала Татьяна. — Я помогу!

— Ежели хошь, я согрею чайку.

— Не хочу! Мне нужен Иван Николаевич!

— И где ж его взять? — всплеснула руками Лукерья.

— Будьте прокляты во веки веков! — старик опять сердито шевельнул белыми губами и закашлял хрипло и часто.

Старуха немного помолчала и, кое-как собравшись со скудными мыслями, вздохнула:

— Не там ищешь его, милая. В другом он, должно быть, месте. А где и есть, про то один господь ведает. Сотворил еси…

— Будьте вы!.. — шептал полоумный старик.

— Поезжай-ка, милая, домой. Кланяйся всем в пояс. А про Ваню мы совсем не наслышаны, — с непривычной для себя суровостью проговорила бабка Лукерья, ковыляя к двери.

«Они не скажут», — в отчаянии подумала Татьяна. Ей ничего не оставалось, как поскорее уйти. И она, торопясь по улице, уходящей в сумерки, долго еще видела перед собою растрепанную бороду гневного старика и нездоровое лицо старухи, которая, побоясь довериться Татьяне, может быть, тем самым погубила своего несчастного сына.

Пуля пощадила Ивана: попала в луковицу часов и, смяв ее, застряла в ней. Дышлаков выцелил Ивана, когда тот повернулся к нему, да крутой судьбе атамана, видно, была неугодна смерть, судьба отложила погибель на какой-то срок, посчитав, что атаман не все еще сделал на белом свете.

Проводив его за поскотину, преследователи не рискнули гнаться дальше, вернулись в Чебаки, а Иван, заехав в скользнувшие под откос кусты, в запальчивости стал ругать Чихачева. Мирген мог что-то недопонять, мог даже ослушаться — с ним и такое станется, но как потомственный служака Чихачев нарушил строгий приказ атамана, ведь это могло стоить жизни всем троим, если бы Дышлаков оказался чуть-чуть порасторопнее.

— Пошто не свистнул?

— Поздно было свистеть, Иван Николаевич, — поправляя на себе полувоенный френч, объяснил Чихачев. — Они ведь подкрались прямо к воротам. Скажи спасибо, что мы дождались тебя. Я уж и то говорю Миргену, что тебе, мол, капут.

— Говорю! Говорю! — передразнил его Соловьев.