Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— За что он вас? — обратился Дмитрий к Автамону.

Тот ничего не ответил, лишь часто задвигал челюстью, как бы захватывая воздух, которого ему сейчас явно недоставало. Минуту спустя он сделал неверный шаг из своего укрытия, все еще не сводя взгляда с комбата и не совсем веря в свое скорое избавление.

— За что? — теперь уже вопрос относился к Дышлакову.

Партизан пожевал мясистую губу и со стуком вставил маузер в колодку:

— Дружком приходится али сродственником? — усмешливо кивнул на Автамона. — Али так приглянулся?

И лишь тогда Автамон заговорил дрожащим, плачущим голосом:

— Господи, за чо наказание тако?.. Ить он же меня всюё ночь допрашивал, господи!..

Дышлаков с независимым видом ловко сделал себе самокрутку, с сильного замаха чиркнул кресалом и блаженно запыхал табачным дымом. Вся эта история, которую не известно зачем затевал комбат, казалась партизану никчемной, совершенно не стоящей внимания, и он сказал, явно рассчитывая на классовое чутье Дмитрия:

— Не жалейтя. Ежлив всех жалеть, то хана нам. Блуд.

— За что же? — повторил вопрос Дмитрий.

Дышлаков удивился странной непонятливости комбата:

— А у вас сумления, будто это не есть форменный враг?

— Эх, люди! — истово взмолился Автамон. — А и кто день в день сдает продразверстку? Я, граждане-товарищи, человек хворый и престарелый… Годы мои давно ушли.

— Не шумитя! — гаркнул на него Дышлаков. — Ты поясни товарищу комбату, кому коня отдал, гадючье твое жало!

— Коня? — встрепенулся Дмитрий. — Какого коня?

— Знамо, Гнедка, — сухо отрезал Дышлаков, вытирая испарину на покрасневшем носу. — А вы его защищаетя!

И тут Дмитрий вспомнил пешую Татьяну в степи. Она обманула Дмитрия, сказав, что ее жеребец заболел. Она знала, где Гнедко, и намеренно скрыла это. Может быть, Татьяна даже встречалась с Соловьевым и сама подарила коня.

— Ванька увел Гнедка без спроса, — ударил себя во впалую грудь Автамон и заскулил обиженно и тонко, совсем по-собачьи. — Зазря все эвто, скорбяшша матерь казанска.

— Так увел жа! — Дышлаков сердито выплюнул изжеванную самокрутку. — Чего тогда, мать твою растуды-сюды, от меня таился?

— Неужто, дорогие граждане-товарищи, ноне вот эдак полагается? — Автамон затрясся и приблизился к Дмитрию, ища защиты.

— Не шумитя! — угрожающе скрипнул зубами партизан.

— Есть ведь милиция, суд, — с укоризною заметил Дмитрий. — Есть закон.

— Куды ж я его по-твоему? — Дышлаков выпятил грудь и весь распрямился. — Я его и конвоировал прямо туды!

Неподалеку послышались гулкие в утреннем воздухе голоса косарей. По реке проскользнула лодка кверху смоленым дном, а следом за нею, догоняя лодку, понеслась, поводя бедрами, словно толстая баба, копна сена: где-то люди промахнулись с переправой.

Дмитрий спросил Дышлакова, получал ли тот письмо от него, а если получал, то почему не ответил? Или Дышлакову не совсем ясно, что борьба с бандами — общее дело Красной Армии и всего населения? От разобщенных отрядов мало проку, тем более есть постановление Енисейского губкома партии о подчинении сельских дружин регулярным частям. Партия рассчитывает на высокую сознательность бывших руководителей сибирских партизан.

— Пошто жа бывших? — огненными глазами покосился Дышлаков. — Ты меня, что ль, отстранил от всяческих дел, а? Вы ишшо погодитя!..

— В мое подчинение поступают сельские дружины, — тоном, не допускающим возражений, произнес Дмитрий.

Дышлаков помолчал, постукивая толстыми пальцами по коробке маузера. Где-то в глубине души он, конечно, понимал, что зарвался, самовольно арестовав Автамона, но сейчас не мог признать этого перед Автамоном и тем же Костей. С другой стороны, не Дышлаков, заслуженный командир, распоряжается этим приезжим мальчишкой, а мальчишка — самим Дышлаковым.

Случай вышел неприятный. Стычка могла кончиться смертной обидой, но Дмитрий угадал ход дышлаковской мысли.

— Пора разъезжаться, — как бы давая задний ход, мирно сказал он. — Вам куда?

— На кудыкину гору, — не поднимая головы, засопел Дышлаков. — В провожатых не нуждаюся, о!

— Я не к тому, — все так же сдержанно проговорил Дмитрий. — У меня своя дорога. А гражданина Пословина я заберу с собой. Мы с ним обо всем потолкуем в Озерной.

Не добившись своего, Дышлаков попадал сейчас в трудное положение: Автамон наверняка расскажет все, как с ним обращался выведенный из себя партизан. Если бы на месте Горохова был кто-то другой, скажем, любой станичник, того, другого, можно было и уговорить, и рот ему заткнуть, а с комбатом, черт-те откуда взявшимся, не сделаешь этого, к тому ж парень он занозистый, неуступчивый. И все-таки Дышлаков, пытаясь как-то уладить дело, припугнул Дмитрия:

— Ежлив угробит кого Соловьев, отвечать будешь!

— Прощевайте, — сказал Дмитрий, поворачивая в сторону дороги. — Приятно было познакомиться.

— Не заносись высоко, комбат, — холодно предупредил Дышлаков. — У нас этого не уважают. Тише ходитя, дальше уйдетя!

Он поторопил коня плетью и исчез в тальниках. И тогда Дмитрий, слушая треск веток, доносившийся из кустов, сказал, чтобы Автамон садился на Костиного скакуна, поедет вдвоем с Костей. Автамон, оглядевшись и не увидев своего мучителя, несколько успокоился и сказал:

— Пешком доберусь, господи!

Его все же посадили на коня. Почти всю обратную дорогу он тяжело вздыхал и молчал, и только когда они въехали на пыльную станичную улицу, Автамон с твердой решимостью вскинул на комбата слезящиеся старческие глаза:

— В другой раз не дамся Дышлакову. Застрелю, в тюрьму сяду, а не дамся. Или себя порешу.

— Не дразни его, — посоветовал Дмитрий. — И если можешь вернуть коня, верни. Это я так, по существу вопроса.

— Господи, уж и дался вам Гнедко, — перекрестился и сокрушенно вздохнул Автамон, примериваясь ловчей соскользнуть с конского крупа.

На чабанском стане вроде бы все было спокойно. Ни бай Кабыр, ни его сыновья не заглядывали в этот ближний к улусу уголок предгорья. Не появлялись здесь и соседние чабаны. Не до гостеванья было им сейчас, когда в степи начиналась стрижка овец.

Такое затишье устраивало Соловьева. У Муклая хоть и не бог знает какие жирные харчи, а все ж получше тюремных. Отсыпались в колке, в приболотном черемушнике, надеясь на то, что праздничные бега, в которые неизвестно зачем они ввязались, вскоре позабудутся, Ивана посчитают канувшим неизвестно куда и перестанут искать на Июсах, вот тогда-то, раздобыв подходящее оружие, и осядет он где-нибудь в уремной тайге, став самому себе указчиком и хозяином.

О Миргене Тайдонове, невольном дружке по несчастью, Иван не думал, да и что думать о нем: Мирген — вольная птица, что твой сокол — ему открыты все мыслимые и немыслимые дороги, никто его пальцем не тронет. Правда, втайне Иван надеялся, что Мирген не покинет его, вдвоем им будет повеселее. Время от времени хитрый и увертливый хакас станет выезжать на разведку и сообщать Ивану о замеченных им всяческих переменах в селах и улусах, а что такие перемены должны быть, Иван не сомневался.