Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Плыли голышом по ходкому стрежню реки, ухватившись за конские гривы. А когда, подрагивая телом и звонко постукивая зубами от нестерпимого холода, быстро оделись и поднялись на обрывистый в этом изгибе реки берег, им открылись лобастые, выжженные солнцем горы, что бестолково наползали друг на друга, а далее в смутной расплывчатой дымке предрассветья таинственно чернела еловая да лиственничная тайга, подбитая в низинах приземистыми, кудрявыми березняками. Туда, к кипящим травам и таежным марям, к бескрайнему лесному царству, вели проворные змейки речушек, укрытых говорливыми камышами да осокой.

Вспугивая степных зверьков и птиц, напрямик, не придерживаясь ни торных дорог, ни извилистых тропок, ехали три молчаливых всадника. Они ехали сквозняком, не останавливаясь, мимо неспешно начинавших работу мирных косарей, и те провожали их долгими, удивленными и вопрошающими взглядами, решая для себя, кто же они, выскользнувшие из ночи люди, куда и зачем едут.

На поросшей пахучим разнотравьем поляне, ослепительно пестрой от белых, голубых и розовых цветов, у подножия островерхой горы Азырхая, грозной и диковатой, среди кряжистых лиственниц приютилась украшенная деревянной резьбой по наличникам, просторная, с крыльцом на юг охотничья избушка. Рубленная местными умельцами в паз из толстых ошкуренных бревен, она, несмотря на свой уже почтенный возраст — ей было около двадцати лет, — стояла на листвяжных чурках крепко, осанисто, точь-в-точь дородная, знающая себе цену баба. Правда, с некоторых пор она была не так уж и разборчива: привечала всех, кто приходил к ней случайно и не случайно, а когда-то здесь бывали птицы высокого полета — одни избранные друзья и солидные деловые гости Константина Иваницкого. Известный золотопромышленник умел отдыхать, любил охотиться. По первоначальному замыслу эта избушка и должна была служить ему во все время охоты, но вскоре в его таежные поездки встряли жадные до острых впечатлений дамы, мало-помалу они завели здесь свои, бабьи порядки, стали устраивать частые многолюдные празднества, пикники, и тогда избушка снаружи и внутри обвешивалась штучными заграничными ружьями и внушительными патронташами.

Много удивительных перемен случилось с тех пор в Прииюсской тайге. Через нее, продираясь сквозь трухлявые, обомшелые завалы, проходили и лихие красные партизаны, и потерявшие надежду колчаковцы, и недоверчивые бандиты, и всякие уголовники из ближних и дальних подтаежных сел. Тайга теперь пугала людей, в нее шли неохотно и углублялись не далее двух-трех верст Может, поэтому и уцелела вызывавшая всеобщую зависть охотничья избушка Иваницкого, где нашел себе приют Иван Соловьев со своими спутниками.

Дорога, которая наконец привела их сюда, тянулась берегом Черного Июса, по жесткой кошенине и разбросанному по ней мелкому кустарнику, затем по узким полоскам некоси, а там, где она мельчала и вдруг упиралась в голые холмы, приходилось с трудом карабкаться по их крутым и скользким склонам, что утомило и лошадей, и всадников. Скорый на ногу Гнедко запарил спиной и уже не просил у хозяина повод, шел, то и дело спотыкаясь, скребясь неподкованными копытами по обнаженному камню. Иногда попадались округлые ржавые болотца, их объезжали след в след по еле приметным маральим тропам.

Казан, жалеючи своего старого, мосластого, со сбитой спиной коня, шажком ехал впереди Соловьева и уныло, с тоской протягивал:

— Голодная лошадь, кто о ней позаботится?

Соловьев молчал, тогда Казан настырно повторял свои тихие, тягучие слова и добавлял при этом:

— Если лошади худо, то худо и человеку.

Мирген согласно кивал жестковолосой головой, но тут же говорил с протяжным вздохом:

— Ехать, оказывается, надо.

Казан останавливался, сходил с коня и не спеша подтягивал подпруги и пучком жесткого ковыля вытирал конскую спину и стегна. Понимая эту нехитрую уловку, Иван и Мирген терпеливо поджидали Казана. Иван чувствовал, что погоня идет за ними и единственное спасение — в стремительном броске к тайге, куда красноармейцы вряд ли посмеют сунуться и где во всяком случае можно как-то обмануть преследователей.

День тек на избыв, но в белесом небе все еще разбойно бушевало солнце, другое солнце катилось рядом со всадниками по речным плесам, по голубой пряже Черного Июса, лишь изредка пропадая за пышными купами деревьев. А на речных перекатах второе солнце дробилось на тысячи мелких бляшек, которые качались, искрясь на стремительной чистой воде. В воздухе не было ни единой прохладной струйки, под которую можно было подставить лицо, распахнутую грудь или липкие от пота руки.

Когда на противоположном берегу реки, на самом косогоре, неожиданно показались выстроившиеся в перепутанные шеренги избы большого подтаежного села, все слегка расслабились, почувствовав себя увереннее — тайга-то совсем рядом! — и Казан принялся что-то весело насвистывать себе под нос. Это были старинные, знаменитые на всю Сибирь Чебаки с высоким, затейливо украшенным резьбой домом Иваницкого посреди, на который нельзя было не заглядеться, так он красив, так изящен и огромен. Иваницкий лично участвовал в проектировании и строительстве этого дворца, отчего дворец был по-особому дорог ему, так дорог, что, уезжая, золотопромышленник плакал навзрыд, нежно оглаживая его фигурную, ласкающую взгляд вязь. Сейчас здесь помещался детский приют, в нем жили беспризорники, собранные по селам и улусам окрестных волостей.

«Вот бы где поселиться да пожить всласть», — завистливо пронеслось в голове у Соловьева, и он тут же криво усмехнулся этой несбыточной мысли. Он ведь никто, он теперь хуже тех, кто в тюрьме, потому что бежал, он как чумной теперь, и так будет, пожалуй, всегда. И пусты, никчемны его глупые мечтания, и сам он несчастен и одинок, несмотря на этих двоих, они не в счет, они покинут его в любой день и час.

И все-таки на виду у Чебаков нужно было принять какие-то меры предосторожности. Иван строго сказал дружкам, чтобы спрятали винтовки под потники седел. Без оружия их могут принять за мужиков, возвращающихся с покосов. На открытом поемном лугу их никто не встретил, но зато когда всадники, следуя очередному изгибу Черного Июса, нырнули в непроглядную дурнину черемушника, они вдруг услышали гулкие выстрелы на другом берегу и тонкое, осиное жужжание пуль над головой. Выходит, что их все-таки засекли. Вступать в перестрелку было бессмысленно и опасно — преследовать их мог целый отряд, поэтому Иван поторопил своих дружков. Так под пулями они доскакали до березовой рощицы, которая была уже верстах в двух от Чебаков, и только здесь успокоились.

Через полчаса всадники были у брода. Раздвигая норовящие ударить по лицу упругие ветви чернотала, по хрустящему крупному песку выехали к самой кромке воды и, не задерживаясь ни на минуту, начали переправу через поблескивающий зыбью Черный Июс, здорово мелеющий здесь в летние месяцы. Мирген знал эти места и, преодолев быстрину, первым оказался на другом берегу, даже не замочив своих легких сапог. Следом быстрые кони так же уверенно вынесли по кочкам на берег Соловьева и Казана.