Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

На смену матери одна за другою пришли Татьяна и Настя, обе гордые и красивые, да любимые им по-разному. Если Татьяна всегда вызывала в нем сердечную боль и трепет, то Настю он любил спокойной, уже устоявшейся любовью. Вот и баба Настя, а не изменит ему, хоть и бил он ее ни за что, больше от обиды на неустроенную жизнь и на всю свою судьбу. А та, другая, для него вроде иконы, как богородица пресвятая, хотел он ее пуще всех иных, да она его не шибко хотела. Бывало, что провожал с вечеринок и ходил на свидания, а не поцеловал ни разу, хоть бы в шутку поцеловать, что ли. Робок с нею Иван, боится ее, вот уж ему и тридцать, а боится.

Трещали в печи сырые дрова, стонала и выла на шалом ветру разноголосая тайга. В голову назойливо лезли странные видения, потому и никак не спалось. Он покрепче зажмурил глаза и повернулся к печи шероховатым лицом, и когда показалось, что вот-вот он все-таки отбросит от себя ненужные думы и уснет, его обостренный слух уловил перестук копыт. Иван удивился этому:

«Почему здесь кони? Они ведь за бугром, в полуверсте, спутанные. Как они подошли к избушке?»

А на крыльце возбужденно гремел сапогами Мирген. До Ивана донесся его негромкий, чуть хрипловатый голос:

— Гости, оказывается.

— Мы братья Кулаковы. Никого не боимся! — громко ответил Миргену задиристый Никита. — Острый топор любое дерево берет.

Иван вышел к ним, с достоинством кивнул братьям, пригласив в избушку.

— Я ведь тоже не из трусливых, — сказал он.

Кулаковы переглянулись и принялись привязывать коней к перилам крыльца. Затем, расставив ноги и поигрывая плеткой, Никита прищурился на Соловьева:

— Когда земля хакасов снова станет нашей, сделаю Аркашку министром. Будет торговать и добывать золото.

— А меня? — в том же тоне спросил Соловьев.

— Сильного народ любит. — Никита задумался на секунду. — Ты охранять меня будешь, ладно? За большие деньги! Хороший кузнец по пальцам не ударит.

— Не хочу.

Никита снова задумался, прикинул, какова настоящая цена беглому казаку, и ответил серьезно:

— Тогда будешь командовать войсками! Ладно? — и он по-дружески положил руку с плетью на Иваново плечо.

Иван хитро ухмыльнулся:

— Войск-то сколь наберем?

— Много! — щедро пообещал Никита. — Самолет тебе будет и еще броневик. И целых два лимузина. Орден получишь самый большой, чтоб все завидовали. Польшу Москва отдала, Финляндию тоже, и хакасскую землю отдаст, до самой Монголии.

— Не нам с тобой, — возразил Соловьев.

Никита искренне удивился:

— А кому же?

— Не знаю.

Кулаковы были запасливыми людьми. Они привезли с полмешка вяленого маральего мяса, мешок картошки. Обрадованный Мирген принес откуда-то туесок с крупной солью. Завтрак получился на славу. Счищая с печеной картошки кожуру и обжигаясь при этом, Никита с живостью оглядывал всю компанию:

— По степи ездим, Соловья ищем! Шибко красивая птичка!

Действительно, уже несколько дней они были в дороге. Съездили в Копьеву, побывали далеко в горах за Белым Июсом. Зачем им понадобился Иван Николаевич? А затем, что вместе вроде бы и повеселее. К тому ж понравился он братьям своим характером: болтать не любит и достаточно смел, с таким человеком и поговорить, и дело поделать приятно.

Не найдя Соловьева в степи, Кулаковы уже возвращались в Чебаки, да у чебаковской околицы напоролись на красноармейский заслон.

— Отряд, оказывается, — коротко вздохнул Мирген. — У, Келески!

— Может, разъезд, — сказал Аркадий.

Как бы там ни было, братья вспугнули красноармейцев, сами же завернули в соседний улус Половинка, где и разжились съестным.

— Нас-то скоро нашли? — сдвинув брови, спросил Иван.

— Мы видели, как вы в тайгу уходили, — подув на горячую картофелину, сказал Никита. — Ведь это мы стреляли, чтоб предупредить вас о засаде. Мы хитрые.

Соловьев подивился предприимчивости Кулаковых, но на всякий случай спросил:

— Они взяли след?

— Не взяли, — убежденно рубанул рукою Никита. — Куда им!

Кони у Кулаковых действительно были хороши. Пройдя столь длинный путь без отдыха да еще на галопе и крупной рыси, они выглядели достаточно свежими. Иван подошел к окну и залюбовался ими.

С прибытием Кулаковых на таежном стане стало безопаснее и как-то уютнее. Правда, самоуверенный Никита считал себя здесь самым умным, то и дело задирался, не давал никому раскрыть рот. С этим приходилось мириться, чтобы совсем не отпугнуть обидчивых братьев. Кулаковы были хорошо вооружены, советскую власть ругали всячески и готовы были всегда драться с нею, потому как она мешала им утвердить свое влияние в степи, сделать хакасскую степь самостоятельным кочевым государством.

В тот же день по непросохшей росе братья ходили на охоту и в гольцах завалили маралуху с теленком. Никита похохатывал, гладя добычу по бурой, лоснящейся на боках шерсти:

— У зверя одна дорога, у меня — другая. Пуля моя всегда летит в цель. Как по маслу!

Вечером был настоящий пир. Кулаковы, приплясывая у костра, угощали Соловьева свежей маральей печенью: она даст человеку бодрость и несравненную отвагу. Мясо ели, обрезая его ножами у самых губ. Затем пили чай, заваренный на смородиновом листе, и много говорили об удачливой охоте и рыбалке. Затем братья, как по команде, разом умолкли и пошли спать.

Соловьев радовался: все идет хорошо. Теперь он обдумывал, как найти Настю и забрать к себе стариков. Нужно устраивать жизнь в горной тайге.

И вдруг случилось непредвиденное: ночью бесследно исчез Мирген Тайдонов, ушедший было в дозор к реке, да мало того, что куда-то отбыл сам, он увел с собой Автамонова Гнедка. Напрасно раздосадованный Иван искал Миргена, суетясь по марям и падям, что простирались вокруг Азырхаи, а Кулаковы дважды ездили за Черный Июс в открытую степь. Беглец как в воду канул.

Можно было устроить вылазку в направлении Озерной. Именно к этому склонялись Кулаковы, но Соловьев, раскинув быстрым умом, остановил их: в той стороне днем и ночью рыщут красноармейские разъезды. Откровенно говоря, он боялся не столько того, что Кулаковы попадут в капкан, сколько того, что они улизнут от Соловьева подобно Миргену.

Дмитрия немало беспокоило самоуправство Дышлакова. Своим решительным, взрывным характером партизан походил на тех вожаков из рабочей среды, с которыми Дмитрий общался в революцию в Подмосковье, да и на деникинском фронте. Но Дышлакову не хватало широты взгляда на происходящие события, вроде бы на глазах у него были шоры, мешавшие ему все видеть. Потому и судил он людей не по законам страны, а по своим собственным законам, где многое решали личные привязанности и обиды.

Самоуправство портило боевое дело. Партийные ячейки в селах бились над решением своих местных задач, а все, что делалось за сельской околицей, их не интересовало. В этих условиях, приди сюда крупная банда, а их много еще бродило по Сибири, батальону Горохова пришлось бы туго.