Салли Руни - Разговоры с друзьями [litres]

Две ночи подряд я лежала у себя в постели, пока дом не стихал, а потом поднималась к Нику. Я не особо выматывалась, хватало сил протянуть до глубокой ночи, но днем частенько дремала на пляже или в саду. Мы спали каких-то четыре-пять часов, но он не жаловался на усталость и не торопился выпроводить меня, даже когда час был совсем поздний. После первой ночи он перестал пить вино за ужином. По-моему, он вообще перестал пить. Дерек то и дело это подмечал, а Мелисса предлагала вина, даже если Ник уже успевал отказаться.

Однажды мы вместе выходили из моря, и я спросила: как думаешь, они догадываются? Мы стояли по пояс в воде. Он прикрыл глаза ладонью и посмотрел на меня. Остальные на берегу кутались в полотенца, мы их видели. В солнечном свете мои руки были бледно-лиловыми и все в мурашках.

Нет, сказал он. Вряд ли.

Они могли что-то услышать ночью.

По-моему, мы совершенно не шумим.

И все-таки мы безумно рискуем, сказала я.

Конечно. Тебе это пришло в голову только что?

Я опустила руки в море, и их защипало от соли. Я зачерпнула пригоршню воды, и она утекала сквозь пальцы.

И зачем тебе это? – сказала я.

Он уронил руку и покачал головой. Он был весь белый, словно мраморный. Что-то суровое сквозило в его облике.

Ты что, кокетничаешь? – сказал он.

Да брось. Просто скажи, что хочешь меня.

Он зачерпнул воды и плеснул мне на голую кожу. Лицо обдали брызги – холодные почти до боли. Я посмотрела на чистейший голубой купол неба.

Отвали, сказал он.

Он мне нравился, но ему об этом знать не стоило.

На четвертый вечер после ужина мы все вместе отправились на прогулку в деревню. Небо над гаванью было бледно-коралловым, а море – темно-свинцовым. В верфи клевали носами вереницы яхт, красивые босые люди ходили по палубам с бутылками вина в руках. Мелисса повесила фотоаппарат на плечо и время от времени делала снимки. На мне было темно-синее льняное платье на пуговицах.

Около кафе-мороженого у меня зазвонил телефон. Звонил отец. Я инстинктивно отвернулась от остальных, словно отгораживалась. Отец говорил глухо, в трубке что-то шумело. Я начала обкусывать ноготь большого пальца, ощущая, как он крошится на зубах.

Все нормально? – сказала я.

Как мило. Мне что, нельзя просто так позвонить моей единственной дочурке?

Тон его взмывал и падал. Его опьянение как будто замарало и меня. Хотелось помыться или откусить свежий фрукт. Я слегка отошла от остальных, но старалась не терять их из виду. Я приткнулась к фонарному столбу, пока все обсуждали, не съесть ли по мороженому.

Конечно, можешь, сказала я.

Как дела? Как работа?

Ты ведь в курсе, что я во Франции?

Чего-чего? – сказал он.

Я во Франции.

Мне было неловко повторять такую простую вещь, хотя вряд ли кто-то слушал.

А, ты во Франции? – сказал он. Точно, извини. И как там?

Очень мило, спасибо.

Великолепно. Послушай, в следующем месяце деньги тебе отправит мама, ладно? На колледж.

Ладно, хорошо, сказала я. Отлично.

Бобби посигналила мне, показывая, что они заходят в кафе-мороженое, я улыбнулась в ответ – сдается мне, улыбочка вышла маньячная, – и отмахнулась.

Как у тебя с деньгами, ты же не на мели? – сказал папа.

Что? Нет.

Сбережения-то есть? Полезная привычка – копить и откладывать.

О да, сказала я.

В окно магазина я видела огромную витрину с разными сортами мороженого и силуэт Эвелин – она размахивала руками около прилавка.

Сколько тебе удалось скопить? – сказал он.

Я не знаю. Немного.

Полезная привычка, Фрэнсис. Ага? Вот в чем дело. В экономии.

И после этого разговор скоропостижно закончился. Все вышли из магазина, Бобби несла два рожка мороженого, один протянула мне. Я была ей ужасно признательна, что она купила мороженое и для меня. Взяла рожок и поблагодарила, а она вгляделась мне в лицо и сказала: ничего не случилось? Кто звонил? Я моргнула и сказала: папа. Ничего нового. Она усмехнулась и сказала: ну ладно. Давай есть мороженое. Если не хочешь, я съем оба. Мелисса подняла камеру – я заметила краем глаза и тут же раздраженно отвернулась, словно Мелисса обидела меня, взяв в руки камеру или даже еще раньше. Я-то знала, что отвернулась раздраженно, но не уверена, что Мелисса догадалась.

Тем вечером мы накурились, и Ник был все еще под кайфом, когда я, дождавшись, пока все уснут, пробралась к нему в комнату. Он сидел одетым на кровати и что-то читал на макбуке, сильно щурясь, как будто не мог то ли рассмотреть текст, то ли понять. Выглядел он великолепно. Похоже, слегка обгорел. Наверное, я тоже была накуренная. Я села на полу у постели и головой прижалась к его икре.

Что это ты на полу? – сказал он.

Мне тут нравится.

Кто тебе сегодня звонил?

Я закрыла глаза и прижималась головой все сильнее, пока он не попросил прекратить.

Отец звонил, сказала я.

Он не знал, что ты здесь?

Я забралась на кровать и села позади Ника, обняв его за талию. Теперь мне было видно, что он читает, – длинную статью о Кэмп-Дэвидских соглашениях. Я рассмеялась: так вот что ты делаешь под кайфом – читаешь про дела на Ближнем Востоке?

Интересно, сказал он. А отец не знал, что ты тут?

Я ему сказала, только он не очень-то хорошо слушал.

Я легонько потерлась о Ника носом и прижалась лбом к его спине, обтянутой белой футболкой. Он пах чистотой, мылом, морем.

Он пьет, сказала я.

Да? Ты не говорила.

Он захлопнул макбук и оглянулся на меня.

Я никому не говорила, сказала я.

Ник откинулся на спинку кровати и сказал: и сильно?

Похоже, мне он звонит только пьяным, сказала я. Но мы с ним это особо не обсуждаем. Не так уж мы близки.

Я села Нику на колени, лицом к нему, и он машинально провел рукой по моим волосам, словно думал, это не я, а кто-то другой. Раньше он никогда так ко мне не прикасался. Но смотрел он прямо на меня, так что, наверное, понимал, кто перед ним.

А мать твоя об этом знает? – сказал Ник. Они ведь, ты говорила, расстались.

Я пожала плечами и ответила, что отец всегда был таким. Я ужасная дочь, сказала я. Я никогда по-настоящему не разговариваю с отцом. Но он каждый месяц выдает мне деньги на колледж – чудовищно, правда?

Да? – переспросил он. В смысле ты думаешь, будто потворствуешь ему тем, что берешь деньги, но не заставляешь бросить пить?

Я взглянула на Ника, и он посмотрел в ответ на меня – чуть остекленело и серьезно. Я поняла, что он и впрямь серьезен и что именно меня он с нежностью гладил по волосам. Да, сказала я. Пожалуй.

Ну а что тебе делать? – сказал он. Финансовая зависимость – это полный отстой. Мне стало гораздо легче, когда я прекратил брать деньги у родителей.

При том, что ты-то своих родителей любишь. Вы ладите.

Он рассмеялся и сказал: о боже, нет, конечно. Шутишь, что ли? Это же те самые люди, которые отправили меня на телевидение в десять лет в пиджачке, елки-палки, и заставляли рассуждать о Платоне.