Салли Руни - Разговоры с друзьями [litres]

Врач с силой прижала пластиковую штуковину к низу моего живота, и я уставилась вверх, стараясь не издать ни звука. На глазах выступили слезы. Вдруг представила, что она сейчас покажет мне зернистое изображение плода и скажет что-то про сердцебиение, а я мудро кивну. Делать снимок матки, в которой никого нет, было грустно – как заброшенный дом фотографировать.

Когда все закончилось, я ее поблагодарила. Зашла в уборную и несколько раз помыла руки горячей больничной водой. Наверное, я их даже немного ошпарила, потому что кожа заметно порозовела, а кончики пальцев распухли. Затем я вернулась и стала ждать вызова лечащего врача. Ребекка и ее семейка уже ушли.

Врач оказался мужчиной за шестьдесят. Он прищурился на меня, словно я чем-то его разочаровала, и предложил сесть. Посмотрел в папку с какими-то записями. Я села на жесткий пластиковый стул и уставилась на свои ногти. Руки явно ошпарены. Он расспросил меня об августовской госпитализации – каковы были симптомы, что сказал гинеколог, – а потом пошли более общие вопросы – про менструальный цикл и половую жизнь. Пока мы все это обсуждали, он как бы между делом перелистывал папку. Наконец взглянул на меня.

Что ж, по УЗИ все чисто, сказал он. Ни миомы, ни кисты, ничего такого. Это хорошая новость.

А есть и другая?

Он странновато улыбнулся, будто восхищался моей храбростью. Я сглотнула и поняла, что это я зря спросила.

Доктор сказал, что у меня проблемы со слизистой матки, то есть клетки из матки разрастаются наружу, в другие органы. Он сказал, это доброкачественные клетки, не раковые, но само заболевание неизлечимое и порой прогрессирует. У заболевания оказалось длинное название, которое я слышала впервые: эндометриоз. Доктор назвал диагноз «сложным» и «непредсказуемым», подтвердить его можно только при лапароскопическом исследовании. Но все симптомы совпадают, сказал он. И от этого страдает каждая десятая женщина. Я прикусила ошпаренный палец и хмыкнула. Доктор сказал, что возможно хирургическое вмешательство, но оно рекомендуется только в крайне тяжелых случаях. Я задумалась, значит ли это, что мой случай не такой тяжелый, или это еще предстоит выяснить.

Доктор сказал, что главная проблема тут – обезболивание. Пациентки часто испытывают боль во время овуляции, менструации и дискомфорт во время полового акта. Я прикусила ноготь на большом пальце и принялась его обгрызать. Мысль о том, что секс может причинять мне боль, – какая-то апокалиптическая жестокость. Доктор сказал, «наша» задача предотвратить изнуряющие боли и «потерю трудоспособности». У меня заболела челюсть, и я машинально вытерла нос.

Вторая проблема, сказал он, – «вопрос фертильности». Я очень четко запомнила эти слова. Что, правда? – сказала я. К сожалению, сказал он, многие женщины в этом состоянии не могут забеременеть, и это серьезная проблема. Тут он заговорил про ЭКО и как быстро оно развивается. Я кивнула, не вынимая большого пальца изо рта. Затем я быстро поморгала, словно пыталась сморгнуть и эту мысль, и всю эту больницу.

На этом консультация закончилась. Я вернулась в приемное отделение – там мама читала мой «Мидлмарч». Одолела страниц десять. Я подошла и встала рядом, она посмотрела на меня – во взгляде вопрос.

О, сказала она. Вот и ты. Что сказал доктор?

И вдруг я словно оказалась в капсуле, а чья-то рука закрыла мне рот и глаза. Я не могла сформулировать то, что объяснил мне доктор, – нюансов было так много, что потребовалась бы прорва времени, куча слов и предложений. При мысли о том, чтобы произнести так много слов, мне сделалось физически дурно. И я услышала, как говорю: он сказал, по УЗИ все чисто.

Так они не знают, что с тобой? – сказала мама.

Пошли в машину.

Мы добрались до машины, и я пристегнула ремень. Все объясню, когда приедем домой, подумала я. Дома будет время подумать. Мама завела мотор, а я провела рукой по голове, чувствуя, как распутываются и рвутся под пальцами свалявшиеся волосы, а в ладони остаются их темные обрывки. Мама опять задавала вопросы, а мой рот выдавал ответы.

Просто очень болезненные месячные, сказала я. Он говорит, теперь станет легче, потому что я начала пить таблетки.

Она сказала: а. Ну что ж. Прямо отпустило, да? Тебе, наверное, заметно полегчало. Хотелось быть стойкой и не суетливой. Я автоматически состроила подходящее выражение лица, и мама включила левый поворотник, выезжая с парковки.

Когда мы добрались до дома, я поднялась к себе и стала ждать поезда, а мама прибиралась внизу. Я слышала, как она ставит кастрюли и сковородки в кухонный шкаф. Я прилегла на кровать и блуждала по интернету, где на женских сайтах набрела на медицинские статьи о своей неизлечимой болезни. В основном интервью с людьми, чью жизнь разрушила болезнь. Много стоковых фотографий белых женщин, озабоченно смотрящих в окно; иногда они прикладывали руку к животу, изображая боль. Еще я нашла несколько онлайн-сообществ, где люди делились ужасными послеоперационными снимками, спрашивая, например, «сколько времени должно пройти, чтобы гидронефроз улучшился после установки стента?». Я просматривала сайты, отключив эмоции.

Начитавшись всего этого так, что больше не лезло, я захлопнула ноутбук и достала из сумки маленькую Библию. Открыла ее на Евангелии от Марка, где Иисус говорит: дщерь! вера твоя спасла тебя; иди в мире и будь здорова от болезни твоей [39] Мк. 5: 34. В 5-й главе Евангелия от Марка рассказывается о женщине, «которая страдала кровотечением двенадцать лет», что не только подрывало ее здоровье, но и лишало возможности посещать богослужения, бывать в обществе знакомых и друзей, так как в глазах закона она была нечистой. Прикоснувшись с верой к одежде Иисуса, она излечилась: «И тотчас иссяк у ней источник крови, и она ощутила в теле, что исцелена от болезни». . По Библии, все больные люди были достаточно хороши, чтобы их исцелили люди здоровые. Но на самом деле Иисус ничего не смыслил, как и я. Даже если бы во мне жила какая-то вера, я от этого не стала бы цельной. Без толку и думать.

Зазвонил телефон, и я увидела, что это Ник. Я взяла трубку, и мы сказали «алло». Потом он произнес: привет, кажется, мне надо кое-что тебе сказать. Что? – спросила я, и повисла короткая, но ощутимая пауза, прежде, чем он продолжил.

Ну, мы с Мелиссой снова начали спать вместе, сказал он. Дико рассказывать тебе об этом по телефону, но и скрывать тоже странно. Не знаю.

На этих словах я медленно отодвинула телефон от лица и посмотрела. Просто предмет, ничего не значит. Я слышала, как Ник говорит: Фрэнсис? Но я не воспринимала слов – просто звук, как любой другой. Я осторожно положила телефон на тумбочку, но отбой не дала. Голос Ника превратился в жужжание, ничего не разобрать. Я сидела на кровати, очень медленно вдыхая и выдыхая, так медленно, что почти и не дышала.