Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых [litres]

– Миссис Памфри! – грозно воскликнул я, указывая на миски.

Бедная женщина прижала руку ко рту и попятилась.

– Простите меня, пожалуйста, – сказала она жалобно, глядя на меня виноватыми глазами. – Это ведь праздничное угощение, потому что он весь вечер будет один. И погода такая холодная! – Она стиснула руки и умоляюще посмотрела на меня.

– Я вас прощу, – сказал я сурово, – если вы оставите ровно половину цыплят, а бисквиты уберете совсем.

Понурившись, как нашалившая девочка, она исполнила мое требование, и я не без сожаления простился с Трики. День был тяжелый, и от долгих часов, проведенных на холоде, меня клонило ко сну. Небольшая комната, где пылал огонь, а свет был пригашен, показалась мне куда приятнее шумной сверкающей залы, и я с радостью подремал бы тут часок-другой с Трики на коленях. Но миссис Памфри уже вела меня назад.

– А теперь я познакомлю вас с моими друзьями.

Мы вошли в залу, озаренную тремя хрустальными люстрами, свет которых ослепительно отражался от кремовых с золотом стен, увешанных зеркалами. Мы переходили от группы к группе, и я ежился от смущения, потому что миссис Памфри каждый раз называла меня «милым добрым дядей моего Трики». Но либо это были люди чрезвычайно благовоспитанные, либо они давно привыкли к чудачествам хозяйки, – во всяком случае, выслушивали они это сообщение с полной невозмутимостью.

У одной из стен настраивали инструменты пятеро музыкантов, среди гостей сновали официанты в белых куртках, держа подносы, уставленные напитками и закусками. Миссис Памфри остановила одного из них:

– Франсуа, шампанское этому джентльмену.

– Слушаю, мадам. – И он подставил мне свой поднос.

– Нет-нет, не эти! Большой бокал!

Франсуа поспешил прочь и тотчас вернулся с чем-то вроде суповой тарелки на хрустальной ножке. Этот сосуд был до краев полон пенящимся шампанским.

– Франсуа!

– Мадам?

– Это мистер Хэрриот. Посмотрите на него внимательно.

Официант обратил на меня пару грустных, как у спаниеля, глаз и несколько секунд созерцал мою физиономию.

– Пожалуйста, поухаживайте за ним. Последите, чтобы бокал у него был полон и чтобы он не остался голодным.

– Разумеется, мадам! – Он поклонился и отошел.

Я погрузил лицо в ледяное шампанское, а когда поднял голову, рядом стоял Франсуа и держал передо мной поднос бутербродов с копченой лососиной.

И так продолжалось весь вечер. Франсуа то и дело возникал возле меня, наполняя мой бокал или предлагая очередной деликатес.

Я ел, пил, танцевал, болтал – и вечер промелькнул как одна минута. Я уже надел пальто и прощался в холле с миссис Памфри, но тут передо мной опять появился Франсуа с чашкой горячего бульона. По-видимому, он опасался, как бы я по дороге домой не ослабел от голода.

Когда я допил бульон, миссис Памфри сказала:

– А теперь вы должны пойти пожелать Трики спокойной ночи. Он никогда мне не простит, если вы к нему не заглянете.

Мы пошли в малую гостиную, и песик, зевнув из глубин мягкого кресла, завилял хвостом. Миссис Памфри умоляюще положила руку мне на локоть.

– Раз уж вы здесь, то, может быть, вы будете так добры и посмотрите его коготки. Меня тревожит, не слишком ли они длинны.

Я одну за другой поднял и осмотрел все четыре лапки, а Трики лениво лизал мне пальцы.

– Никаких причин тревожиться нет. Они совершенно нормальны.

– Ах, благодарю вас. Я вам чрезвычайно признательна. Но теперь вам нужно помыть руки.

В знакомой ванной с эмалевыми рыбами по стенам и раковинами цвета зеленоватой морской воды, туалетным столиком и флаконами на стеклянных полках я подставил руки под горячую струю. Рядом лежало предназначенное только для меня полотенце и обычный свежий кусок мыла, которое легко пенилось и пахло дорогими духами. Заключительный штрих блаженного вечера. Несколько часов среди роскоши, света и тепла. С воспоминаниями о них я вернулся в Скелдейл-хаус.

Я лег, погасил свет и вытянулся на спине. В ушах у меня все еще звучала музыка, и я уже снова унесся в бальную залу, как вдруг зазвонил телефон.

– Это Аткинсон с фермы Бек, – произнес далекий голос. – Свинья у меня никак не разродится. С вечера тужится. Вы приедете?

Кладя трубку, я взглянул на часы. Без малого два. Меня охватила тупая злоба. Поросящаяся свинья – после шампанского, копченой лососины и сухариков с черным бисером икры! И ферма Бек, одна из самых неблагоустроенных ферм в округе. Это нечестно!

В полусне я стащил с себя пижаму и натянул рубашку. Сдернув со стула жесткие вельветовые брюки, предназначенные для черной работы, я старательно отвел глаза от взятого напрокат вечернего костюма, висевшего на плечиках в гардеробе. Ощупью я пробрался через нескончаемый сад в гараж. В черном мраке двора я зажмурился, и вокруг вновь засияли люстры, заиграла музыка, засверкали зеркала.

До фермы Бек было всего две мили. Она находилась в лощине, и зимой вокруг стояло море жидкой грязи. Я вылез из машины и захлюпал по грязи к крыльцу. На мой стук никто не отозвался. Я побрел к хозяйственным постройкам в другой стороне и открыл дверь коровника. В лицо ударил теплый сладкий коровий запах, и я прищурился на огонек в дальнем конце, где маячила какая-то фигура.

Я прошел мимо темного ряда коров, которые неподвижно стояли почти бок о бок, разделенные только сломанными перегородками, и мимо громоздящихся за ними навозных куч. Мистер Аткинсон считал, что часто чистить коровник не следует.

Спотыкаясь на неровностях пола, разбрызгивая лужи мочи, я добрался до дальнего угла, где с помощью снятой калитки был отгорожен закуток. В полумраке смутно белела свинья, лежащая на скудной соломенной подстилке. Свинья не шевелилась, только подрагивали бока. Пока я смотрел, она вдруг задержала дыхание и напряглась. Через несколько секунд это повторилось.

Мистер Аткинсон встретил меня без особого восторга. Человек уже пожилой, он не брился по меньшей мере неделю, а голову его венчала древняя шляпа с обвислыми полями. Он привалился к стене, сгорбив плечи. Одна рука была глубоко засунута в рваный карман, другая сжимала велосипедный фонарик с уже почти севшей батарейкой.

– И это весь свет, который тут есть? – спросил я.

– А как же, – ответил мистер Аткинсон с видимым удивлением. Он перевел взгляд с фонарика на меня, словно спрашивая: «Какого еще рожна ему нужно?»

– Ну так посветим, – сказал я и направил луч на мою пациентку. – Совсем молодая свинья?

– Куда моложе. Первый опорос.

Свинья снова напряглась, задрожала и замерла.

– Что-то там застряло, – сказал я. – Вы не принесете мне ведро горячей воды, мыло и полотенце?

– Горячей воды нету. Плиту давно загасили.

– Ну хорошо. Принесите, что у вас есть.