Евгений Никитин - Про папу. Антироман

Папа Марины сообщил, что физически я нахожусь в пределах нормы, что было полной херней. Вплоть до 18 лет, когда я сам собой немного окреп, мне ни разу не удалось повторить тот неожиданный подвиг.

Марину я больше никогда не видел. Мне рассказали потом, что она умерла от лейкемии.

Поверьте, это не гнусный литературный приём, – просто так всё и было. К сожалению.

Однажды мы с мамой и кошкой Машей оказались без крыши над головой, и нас приютили бабушка с дедушкой. Мы жили впятером – бабушка, дедушка, мама, я и кошка Маша.

Жаловаться не на что – было весело. Зимой нам по полдня отключали свет, мы зажигали свечку, садились в кружочек и играли в «балду».

Так продолжалось довольно долго, пока соседи по лестничной клетке не уехали на Север, оставив нам ключи от своей квартиры с просьбой за ней присмотреть. Сейчас такое трудно себе представить, но тогда люди были проще и доверчивее.

Мы переселились в чужую квартиру и ходили друг к другу в гости. Бабушка с дедушкой ходили в гости к нам, а мы – к ним. Кошка Маша выбрала двойное гражданство. Если ей хотелось провести с нами время, она скреблась в дверь, чтобы бабушка её выпустила. Оказавшись снаружи, кошка Маша пересекала лестничную клетку и скреблась в нашу дверь, чтобы мы с мамой её впустили.

Однажды кошка Маша родила. Она забралась внутрь бабушкиного дивана, где была полость, и произвела на свет семерых котят.

Любовь к нам с мамой не оставила её и тогда. Пожив с котятами у бабушки, кошка Маша в один прекрасный день перетащила всех котят, одного за другим, из бабушкиной квартиры в нашу. Она хватала котёнка зубами за шиворот, скреблась в дверь, пересекала лестничную клетку, скреблась в другую дверь, забиралась под кровать и шла за следующим ребёнком. Так она эмигрировала со всей семьёй, кроме бабушки с дедушкой, в нашу квартиру.

Когда котята немного подросли, она снова провела эту операцию и переехала обратно к бабушке с дедушкой.

Дедушку всё больше раздражали кошкины манипуляции. Только что было тихо, как вдруг квартира кишела полуслепыми, беспрестанно пищащими котятами. Потом они куда-то исчезали, потом снова появлялись. Стоило представить, как они вырастут, и целая стая взрослых котов будет кочевать из квартиры в квартиру и обратно, ему делалось дурно. Поэтому однажды дедушка просто взял и утопил котят одного за другим в ведре с водой, как было принято тогда и как делал в таких случаях его отец и отец его отца.

Всю неделю кошка Маша искала своих детей. Она обыскивала квартиру бабушки с дедушкой, скреблась в дверь, скреблась в другую дверь, обыскивала нашу квартиру, снова скреблась в дверь, возвращалась в бабушкину квартиру, снова обыскивала её, снова шла к нам и так до бесконечности. Постепенно она забыла, что именно ищет, и могла остановиться посреди комнаты и растерянно мяукнуть сама себе, как бы спрашивая: «А что, собственно, я здесь делаю?».

Она бродила из квартиры в квартиру с утра до ночи, как маятник.

Однажды немецкое государство захотело воссоздать в стране еврейскую диаспору и пригласило нас с мамой к себе жить. Мы долго ждали, пока немцы додумаются до этого. Я как раз заканчивал школу и всё ждал. Было ясно, что если я не уеду, то придётся устраиваться в Москву гастарбайтером. В Молдавии делать было нечего. Я не знал молдавского.

Но однажды они-таки дотумкали до того, чтобы пригласить нас к себе. Мы бы, правда, никогда об этом не узнали, если бы не счастливая случайность. Потому что почтальон по ошибке положил письмо в чужой почтовый ящик. Не к нам, а к Эмилии Ивановне, жестокосердной учительнице русского языка, жившей этажом выше.

Эмилия Ивановна была известна тем, что заставляла школьников при своем появлении вставать и петь песню «Дважды два четыре, дважды два четыре». Она любила хоровое пение. Эмилия была звездой Рышкан. В молодости она разбила сердце не одного цыганского барона. Думаю, это её предчувствовал Лермонтов, когда написал:

Эмилия Ивановна, не обратив внимания на адрес, вскрыла письмо и ничего в нём не поняла, потому что она не знала немецкого. Она решила, что это какая-то реклама, и выкинула наше приглашение в мусорное ведро.

Но счастливая случайность спасла нас. Бабушка в этот день встретилась на базаре с Эмилией Ивановной. Надо сказать, что жители Рышкан всегда встречались «на базаре». Событий в Рышканах было не очень много, поэтому такие встречи «на базаре» потом составляли главный предмет дискуссий.

Итак, моя бабушка встретила Эмилию Ивановну. Само по себе это ничем бы нам не помогло. Но у бабушки были предчувствия. Например, она видела сны. Однажды секретарша нашего жилищного кооператива умерла и стала сниться бабушке. Сначала она завещала ей во сне свою печатную машинку, на которой я потом напечатал свой первый рассказ, а потом стала предупреждать о разных событиях. Накануне того дня бабушка ночью пообщалась с покойной и утром сказала, что у неё предчувствие.

Поэтому, когда она встретила Эмилию Ивановну, внутри бабушки что-то дрогнуло. Стоило учительнице русского упомянуть странное письмо, бабушка сразу почувствовала – это наше приглашение.

И она была права.

Поэтому мы уехали в Германию и стали там жить.

Сначала нас отправили в деревню Мееране, потом в Дрезден, Унна-Массен и Шверте. Короче, мы скитались по Германии, как как наши предки по пустыне.

По прибытии в Шверте нас как обычно поселили в общежитии. Командора общежития звали фрау Шаф, что переводится как «овца». Она определяла, кому где жить. Она была очень милая женщина. Её коллегу по работе в ратхаусе звали фрау Каналья. Это никак не переводится, во всяком случае, с немецкого. Фрау Каналья занималась выплатой нам государственных денег. Поскольку у эмигрантов своих денег быть не может, им платили государственные. Это называлось «социал».

Если у нас были проблемы с жильём, мы шли к фрау Шаф, а если с деньгами – к фрау Каналье.

Общежитие стояло на краю города у поля, засеянного кукурузой. Честно говоря, мы как будто снова оказались в Рышканах. Кроме евреев, здесь селили немцев из Казахстана. На каждом этаже жило по целой деревне казахстанских немцев, каждая со своими отдельными старостами и начальниками колхоза. Те из них, которые действительно были немцами, селили у себя своих односельчан нелегально.

На нашем этаже тоже жила деревня немцев. Они постоянно мылись, поэтому я никогда не мог попасть в ванную комнату и утратил привычку чистить зубы по утрам. Но я не считаю из-за этого, что они плохие. Я хорошо отношусь к казахстанским немцам.