Кевин Барри - Ночной паром в Танжер

Они сидят, пока ночь снова не уступает перед утром. В терминал проталкивается резкий чистый свет двадцать третьего октября. Леонор и Ана сидят со своей собакой, Кортесом-младшим, – у собаки плутовской язык, заговорщицкие глаза. Девушки и собака довольно слушают мужчин, которые сплели вокруг себя кольцо – кольцо сияющее, сделанное из странных кружащих слов.

Я больше не люблю свое тело, задумчиво говорит Морис Хирн. Зла на него не хватает.

Я смирился со своими старыми костями, говорит Чарли Редмонд, заворачивая рукава.

Я, блин, как обезьяна, говорит Морис. Руки длинные, туша какая-то ужасная, толстая, капитальная.

Я по утрам из постели буквально выползаю, говорит Чарли, и сам себя из-за кряхтенья не слышу.

А у меня постоянно ощущение, говорит Морис, что я на самом деле в соседней комнате, и поэтому тоже сам себя почти не слышу.

Вы понимаете, как на мужчину находит? говорит Чарли, мрачнея. С определенным возрастом?

Находит? переспрашивает Ана.

Когда переваливает за пятьдесят, говорит Морис. В том направлении.

Они говорят о возрасте и смерти. Они говорят о тех, с кем ссорились, и тех, кому помогали, о первой любви и утраченной любви, о врагах и друзьях. Они говорят о былых деньках в Корке, и в Барселоне, и в Лондоне, и в Малаге, и в призрачном городе Кадисе. Они говорят о своем ощущении от этих городов. Они говорят, что снова вернулись сюда, на Варварийское побережье, словно здесь медом намазано.

Таких, как мы, сюда тянуло много сотен лет, говорит Морис.

Прямиком сюда выходит морская дорожка, говорит Чарли.

И вот мы теперь смотрим на эту парочку – и они будто иллюстрируют свои слова: улыбки у них яркие и пиратские; их лихость острая, как сабля.

Вы почитайте про риффианцев, говорит Чарли.

Родом с Эр-Рифа, говорит Морис. С ними общаться – как с мешком гадюк.

Отцы отцов их отцов? говорит Чарли. Выстраивалась, значит, пара десятков с фонарями на высоком берегу; распределялись и по очереди поднимали и опускали фонари, вверх-вниз, медленно, в ритме, как музыка…

Пока улавливаете? говорит Морис.

…так что с моря впечатление, как от качающегося корабля. А другой корабль туда тянется – просто чтоб поздороваться, спросить, как клюет, и в итоге корабль разбивался о скалы, а риффианцы уже тут как тут со своими фонарями и ножами, чтобы завершить дело.

Такой образ мышления, говорит Морис, может быть только от злоупотребления растением cannabis sativa.

Растение убийц, говорит Чарли.

Черный маслянистый риффианский гашиш, говорит Морис. О, так и кажется, что умер и в рай попал. И вы, кстати, понимаете, что сейчас вместе со мной смотрите на человека, который сам резал людям глотки?

И пират Чарли Редмонд откидывается на скамейке с бриллиантовой улыбкой.

Но теперь деньги не в наркоте. Деньги теперь в людях. Средиземноморье – море рабов. Время Мориса и Чарли прошло. Они в элегическом, горестном настроении, отяжелели. Еще они на мели, на дне. Ана с зевком поднимается. Вытягивается во весь воздушный объем двадцати трех лет. Она рада видеть свет нового дня за высокими окнами. Тянется за Кортесом-младшим. Собака придвигается, чтобы осторожно принюхаться к ее паху.

Песик знает, откуда ветер дует, говорит Чарли.

Этому не научишь, говорит Морис.

Ана хмурится на Чарли, приседает на скамейку, сурово смотрит Морису в глаза и говорит:

Perroflauta.

Прошу прощения?

Испанское слово для «красти», говорит она. Perroflauta.

Это значит «собака и флейта», говорит Леонор.

Ну, теперь-то у нас все на мази, говорит Чарли.

Perro… flauta, выговаривает Морис, аккуратно, с удивлением.

Это ругательство, говорит Леонор.

Потому что нас не любят, говорит Ана. Говорят, мы грязные. Не хотят кемпинги. Не хотят собак. Поэтому мы хотим в Марок.

И кто присмотрит за Кортесом-младшим?

Люди возвращаются. Мы уезжаем. Отдаем собак. С собой брать нельзя.

Морис, есть подтверждение, говорит Чарли.

К вам приедут из Танжера?

Возможно.

Зависит от паромов.

А увидят ли они снова Дилли, зависит от судьбы и от ветреных позывов юности. Теперь Леонор и Ана перешептываются друг с другом и тихо смеются, встают и собирают вещи – они не боятся этих мужчин.

Спасибо за каву, говорит Ана.

Хотя бы расскажите побольше про это свое ведьмовство, говорит Чарли.

Вообще-то у меня больший опыт общениями с ведьмами, говорит Морис.

Их к тебе так и тянет, Морис, этих ведьм.

А ты знал, что, чтобы сжечь ведьму, нужна свежесрубленная древесина, Чарли?

Почему-то это даже логично.

Сглазы? Проклятья? говорит Морис. О, плавали, знаем. Наколдуете мне что-нибудь, дамы?

На кого наложить сглаз? спрашивает Леонор.

Ручка есть? говорит Морис. Будем составлять список.

Нужно делать так, говорит Леонор. Взять ткань. Например, что-то из старой одежды человека. И сложить в нее всякое.

Что?

Волосы… оттуда?

Лобковые?

И кусочек… пальца?

Ноготь?

Ног-ти. Лоб-ковые волосы. И сухая кровь на, например, тампоне.

Да что ж вы за люди такие? говорит Чарли.

А еще, говорит Ана. В тряпке. Химикат.

Это называется антимония, говорит Леонор.

Как думаете, есть заклинание, чтобы вернуть дочь?

Она маленькая.

Она красивая.

Может, была в Гранаде?

И не очень давно.

Дилл? Или Дилли? Сокращенное от Дилис.

Он не сомневался, что за квартирой следят. Большую часть времени не спал. То, что они провезли из Малаги, на время избавило город от нервозности. А еще обозлило старых волков. Мы слишком высоко метим. У проклятой лестницы в старом доме на Сент-Люкс-Кросс он поговорил с Каримой по телефону. Скоро новая поставка. Он лежал в постели, а рядом на полу лежали кучи денег. Синтия ворочалась во сне и говорила из дальних пучин страха. Ее худая ляжка была бледная, как воск. Они вломятся в квартиру, убьют его и заберут деньги. Ее забьют до потери сознания или что еще похуже. Чарли Редмонд уже давно залег на дно на западе округа. Морис выглядывал из своего вороньего гнезда над городом, слабый от недосыпа, и дымка, поднимавшаяся зимним утром над рекой, казалась густой и зловещей.

Когда день разгорелся жалким светом, Морис и Синтия вышли прогуляться. Влюбились они как все – из-за глупостей. Вкус ее черных волос. Поднимавшееся от нее электричество. Даже воздух вокруг нее будоражил. Они гуляли на холоде у берега. Их голоса заговорщицки шептались над голосами реки. Они шли из просыпающегося города по шаткому мосту у Северных ворот – рука об руку. Такой холод, что в воздухе видно лай собак. Парочка казалась беспризорниками у реки. Там мир как будто ненадолго ослабил хватку. Они верили в неминуемость и предначертанность. Они верили в свою темную путеводную звезду.