Аркадий Львов - Большое солнце Одессы

— Есть предложение подвести черту, — объявил Вадька.

— Вот, — забормотал Валерка, — получила. Я говорил: давай лучше покаемся, Люська. Не захотела — ну и ладно.

Собрание еще Докипало, как гейзер какой-нибудь исландский, еще кричали — так, правильно! — а Мартынова подняла руку и держала ее поднятой, хотя и Вадька и Полина Васильевна втолковывали ей, что после черты выступать уже нельзя.

— А я и не выступаю, — объяснила Надин Вадьке, — я только справку хочу дать.

И все закричали, что выступлений не надо, а справку пусть даст.

— Да, — повторила Надин, — только справку.

И она дала эту справку, и все, даже семиклассники, поняли, что медицинские бланки — документы строгой отчетности. И если мы не знаем точно, как бланк попал в руки Стрешинского, значит, нам лучше подождать материалов до разбора. Так?

— Так, — закричали ребята, — так! — и было видно, что они по-настоящему поняли Надькины слова.

— Нет, — сказала Полина Васильевна, и Вадька не напоминал ей, что черта уже подведена, и вообще никто ни о какой черте не вспоминал, хотя Полина Васильевна говорила в пятнадцать раз дольше Надьки. — Конечно, — объясняла Полина Васильевна, — администрация может сама передать справку по назначению. Но задача администрации шире — задача администрации и всего нашего педколлектива привлечь к делу Тереховской — Стрешинского ученическую общественность, ибо только на практике по-настоящему воспитываются принципиальность и непримиримость. И совсем нетрудно понять, и каждый, наверное, уже понял, насколько беспочвенны слова Мартыновой, потому что бланк, каким бы путем ни достался он Стрешинскому, всегда остается бланком.

Речь Полины Васильевны была последней на этом собрании речью, и Вадька сразу подвел черту и после этого напомнил только, что все предложения остаются в силе.

— А Мартыновой? — крикнули из зала.

— Мартынова не давала предложений, — ответил Вадька, — Мартынова дала справку.

И то верно, Надин-то сама ведь сказала: да, только справку.

— Цып, цып, цып, гадала курочка, цып, цып, цып, где тут зернышко, — приговаривал Валерка, а ребята не глядели на него. И на меня тоже.

А у входа они. не толпились, не устраивали пробку и брели по коридору медленно, нерешительно, как будто позабыли что-то важное, за чем нужно бы вернуться, но что именно позабыто — вспомнить не могут.

Она была веселая девочка, по-настоящему веселая и по-настоящему хорошая девочка. Вообще-то, наверное, надо бы объяснить, что это такое — хорошая девочка. Но я не философ, я инженер, мое дело — рациональное размещение подъездных путей и овощехранилищ на консервных заводах, а психологические промблемы, как говорил сержант Орлов, пусть волнуют тех, кто чешет левое ухо правой рукой.

Она была хорошая девочка. Она была беззаботная, веселая и на редкость ясная девочка: никаких штук, никаких капризов, никаких фиглей-миглей — всегда все на месте.

Когда она пришла к нам? Хоть убейте, не помню. Бывают, знаете, такие счастливчики — вписываются в обстановку, как сама вечность: вроде бы иначе и не было.

В общем, не помню когда, помню только, что первую декаду школьным фартучком своим будоражила весь архитектурный отдел, пока Стефа Конецпольский, начальник наш, не обеспечил ее синим халатиком. Я сказал тогда Стефе откровенно: случается, спецробу ждут по месяцу и более. Но Стефа сделал большие глаза и признался, что только врожденное отвращение к грубым словам не позволяет ему сказать: изыди вон, пошляк. Ну что же, Стефан Владиславович, разоткровенничался я, и меня гнетет бремя лицемерия, иначе… Тихо, сказал Стефа, тоскливо озираясь, идите, лицемер, работать — завтра объект сдавать, иначе премии нам не видать, как своих ушей. И помогите девочке, только без этих…

Послушайте, сказала она, я не хочу быть роботом — я должна знать, что я делаю. Да, Светочка, вы должны знать, что вы делаете. Вы имеете на это право, святое право человека — творенья мира и его творца. Светочка удивилась: вы пишете? Увы, я лишь черчу, но чертежи мои подобны письменам, в которых мысль сокрыта в хитросплетениях прямых, кривых и линиях иных, которых имя не открыто человеком.

— Для нынешнего века вы слишком мудры, я — проста. Не подыскать ли мне иного человека, который бы помог читать нам с этого листа?

— Зачем иной? Я помогу вам, я!

— Хорошо, — сказала она, — но, ради бога, без стихов.

Да, Света, теперь уже без: видите, Стефан Владиславович наблюдает за нами. Он строгий, правда, он очень строгий? Я прикусил губу, закрыл глаза и оцепенел. Да, зашептала Света, вы знаете, я сразу увидела это. У него лицо даже такое. И глаза.

— Да, — кивнул я, — особенно глаза: он всегда прячет их, чтобы не смущать подчиненных.

Ну ладно, Светочка вдруг очаровательно улыбнулась, мы заболтались с вами. Да, сказал я, заболтались, но легкая беседа… Нам не заменит, подхватила Света, ни работы, ни обеда. И с этим вопросом все. Светочка еще раз улыбнулась, и я понял, что с этим вопросом действительно все.

Мне очень, мне ужасно, как говорит копировщица Розита Михална, захотелось сказать: Светочка, вы — молодец, вы — наш человек, Светочка. Но Розита Михална, самая проницательная из сорокалетних девушек "Гипропрода”, пожелали узнать, нельзя ли потише. Можно, я дал согласие в космическом темпе, но Рози успела все-таки ввернуть: И вообще, если хотите знать, для этого существует бульвар и Соборная площадь.

Светочка покраснела, потому что Соборная площадь есть Соборная площадь, а я, между прочим, напомнил Розите, что мамы со своими дочками говорят на другие темы. Не ваше дело, ответствовала Розита, и вообще вам здесь не место. Если вообще, сказал я, тогда совсем другой ракурс. Но Розита Михална сделали каменное лицо и повернули ко мне свой орлиный профиль: Беседа, милостивый государь, окончена. Благодарствую, сказал я, и помахал перед Розитой шляпой с плюмажем.

Я уверен, это мне только почудилось — малахольный! — но поразительно, до чего явственными бывают слуховые галлюцинации. На всякий случай, чтобы сохранить драгоценную репутацию джентльмена в "Гипропроде”, я поблагодарил Розиту Михалну на теплом слове.

Светочка улыбалась блаженной улыбкой девочки в новом халатике, и только Розита, у которой вместо сердца желчный пузырь, могла реагировать на эту детскую радость зелеными тонами, а не алыми красками утренней зари.

Стефа, одаренный потрясающей способностью просматривать местность даже лопатками, направился к нам со своей очаровательной улыбкой. Эту улыбку непосвященные принимают за левосторонний парез.

— Тетиевская, — кстати, с женщинами Стефа только на вы и только по фамилии, — будьте вдумчивы. И если вам что-нибудь непонятно, можете обратиться к нему, к Таргони… Розите Михалне… и ко мне, конечно, тоже. То есть не в порядке субординации, а так…