Аркадий Львов - Большое солнце Одессы
- Название:Большое солнце Одессы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Khazaria
- Год:1981
- Город:Мюнхен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Аркадий Львов - Большое солнце Одессы краткое содержание
Большое солнце Одессы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Откуда слюна?
Я повторяю вопрос, чтобы выгадать время на ответ. А он глядит мне прямо в глаза, и я вижу, как сужаются и расширяются его огромные черные зрачки, подчиняясь ритму света, ритму мысли и, может быть, чему-то еще, сегодня не существующему для меня.
— Откуда слюна знает, что в погребе соленые огурцы?
Четверть века назад, когда у меня набегала слюна, я не задавал вопросов ни себе, ни другим. Я поступал безотчетно, как щенок, который бежит на запах. Добрые люди никогда не отказывали мне: я наедался огурцов вволю.
— Откуда собака знает, что она сильнее кошки?
— Собака больше.
— Лошадь больше волка, а волк сильнее. Откуда лошадь знает, что волк сильнее?
— Волк — хищник, а лошадь ест траву.
— Откуда волк знает, что он хищник?
Я захлебывался в потоке вопросов, которыми наводнял мир маленький человек, шедший рядом со мной. Временами я цепенел: мне казалось, что я вижу пульсирующее сердце Вселенной, я вижу единый, всеобъемлющий мозг, познающий сам себя. Двадцать пять лет назад меня окружали тысячи вещей, основным свойством которых была определенность. Я знал, что дерево есть дерево, потому что оно не дом, не море, не человек. Я знал, что собака преследует кошку, и никогда не задумывался, может ли быть иначе. Я восхищался ловкостью кошек, отвагой собак и силой ломовых лошадей. Все было на своем месте, каждая вещь имела свою неповторимую сущность, и я любил каждую вещь за то, что она была единственной в своем роде, за то, что другой такой не сыскать нигде.
— Волк не знает, что он хищник. Ему просто хочется мяса, а лошадь — это мясо. Понимаешь?
Нет, он, конечно, ничего не понял. В самом деле, почему волк знает, что ему хочется мяса, и откуда он знает, что лошадь — это мясо? И почему лошадь знает, что волк может перегрызть ей горло? И кто сказал мангусту Рикки-Тикки-Тави, который никогда не видел змей, что надо вонзить зубы в затылок Нагайне, иначе кобра убьет его своим ядом? Кто указал маленькому Рикки самое уязвимое место его извечного врага — очковой змеи Нагайны?
— Никто не указал.
Нет, это не ответ. — Может быть, рассказать ему о кислотах, полные названия которых так длинны, что люди предпочитают их просто называть тремя буквами — ДНК и РНК; о кислотах, в которых предопределены пути верткого мангуста и ядовитой змеи, могучего льва и проказницы обезьяны? Может быть, рассказать ему о клеточках сердца, которые бьются в ритме сердца, может быть, рассказать ему, как в старом итальянском городе Болонье человек выращивает другого человека в стеклянной колбе? А может, лучше просто помолчать: вопросы и ответы всегда были и всегда будут разделены временем.
Я позабыл душные вечера осени, когда в октябре вдруг явственно чувствуешь грозовое дыхание июля. В небе ни облачка, и все-таки всерьез, с надеждой и опаской, ожидаешь, что с минуты на минуту из густой, еще беззвездной, синевы хлынет дождь.
— Душно, пойдем к морю.
— Пойдем, если тебе хочется.
— А тебе?
— Но ведь тебе хочется, — говорит он.
Как часто, когда мне чего-нибудь не хочется, я отвечаю точно так только потому, что не считаю себя вправе отказать ему.
— Папа, если бы люди были большие, как киты, они построили бы дома до неба?
Пренебрегая теорией эволюции, я всерьез стараюсь представить себе мир, в котором царят разумные существа-гиганты. Люди во все времена охотно представляли себе миры циклопов. Что это: воспоминание о былом Земли или мечты о могуществе и силе, отожествленных с пространством и воплощенных в нем? Я думаю о микромире — средоточии энергии — и, поражаясь наивности человека, неожиданно вспоминаю о Давиде и Голиафе, о джинне — могучем духе, сжатом до размеров кулака и заключенном в кувшине. Кто же скажет мне: как давно люди постигли великую идею концентрации и преобразования энергии?
— Папа, почему я вижу небо?
— У тебя глаза.
— Но неба же нет. Разве ты не знаешь: неба нет.
Он говорит так, будто четверть века назад ему, а не мне, было семь лет. Только что мы сидели в скверике, где пахло огуречным рассолом, и я был поражен незыблемостью его веры в свои ощущения. А сейчас, спустя каких-нибудь сорок минут, он удивляется мне, человеку, который видит небо и всерьез полагает, что этого достаточно, чтобы поверить в его реальность.
— Ты думаешь, глаза обманывают нас?
Нет, он верит глазам. Но глаза не все видят правильно. Вот, например, Солнце. Оно кажется нам маленьким, а на самом деле оно большое, даже больше Земли.
— А Земля какая?
— Не знаю, я же не видел ее. Но Солнце в тыщу миллионов раз больше.
Тыща миллионов — это величина, реальность которой для него вполне очевидна. Он любит астрономические цифры.
Миллион, миллиард, миллион миллиардов — это величины, которыми можно исчерпать мир. И впервые в этот душный октябрьский вечер, когда с вожделением мечтаешь о грозе, я с предельной ясностью сознаю: число уже завладело этим маленьким человеком.
Еще вчера на Земле, к югу от экватора, на выжженных январским солнцем холмах Австралии, жил человек, для которого каждое дерево имело свое лицо, и потому имя его часто не походило на имя стоящего с ним рядом дерева, хотя кроны их переплелись и плоды, которые они давали, нельзя было отличить один от другого. Сегодня живы дети этого человека. А к северу от них живут еще дети, которым недостаточно объединить предметы в названиях. Проникая в сердце мира, они преобразуют предмет в слово, чтобы в свою очередь преобразовать это слово в число.
Мы сидим на берегу. У наших ног море, до того неподвижное, что название его — Черное — вытесняется в сознании другими именами.
Справа от нас высится огромная скала. Опираясь на пятку, она заметно наклонилась к обрыву. Горизонтальные пласты ракушек разделены четкой линией, и границы взгроможденных друг на друга веков и тысячелетий кажутся естественными, а не выдуманными людьми для удобства счисления. Вверху скала соединена с обрывом, образуя арку высотой с трехэтажный дом. Я пытаюсь уяснить себе, каким образом нижние слои, более защищенные, оказались менее долговечными. Я верю в силу чистой логики, и, кроме того, мне лень подняться.
— Папа, как ты думаешь, а гранит вода тоже могла бы размыть?
На маленькой ладони бурая кашица с крупными зернами, которые легко растираются пальцами.
— Да, гранит тоже.
Внимательно всматриваясь, он перемешивает кашицу пальцами и, останавливаясь, явно чего-то ожидает.
— А они могут ожить?
— Кто?
— Ракушки.
— Нет.
— Ни разу?
— Ни разу.
— Но у меня же в руке тепло. И вода.
Впервые семилетний человек возмущается несправедливостью, направленной против чего-то, что лежит за пределами его «я». Но, может быть, я ошибаюсь? Может, он думает не о ракушке, а о себе, и смерть, как великая необратимость, сегодня проникла в его сознание, чтобы сопутствовать ему всю жизнь? Подойдя к воде, он окунает руку. Муть быстро рассасывается, и у поверхности остается только маленькая белая ладонь человека.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: