Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Во второй раз он проснулся сердитым. Прошло уже больше недели, и да, это много, но все равно похоже на Рэйчел. Во всяком случае, тематически похоже. Она и раньше выкидывала такие фокусы, но не такой длительности. Впрочем, он знал ее слишком хорошо. Она сейчас делает что-то такое, чего он не одобрил бы, и заранее решила, что лучше потом попросить прощения. А может, и нет. Дни, когда она извинялась, вероятно, давно отошли в прошлое – в том, что касается его.

В третий раз он проснулся снова в панике. Он выбрался из кровати, пока ему не предстал призрак мертвой бывшей жены, вопрошающий: «Тоби, почему ты меня не спас?» Раньше он надеялся, что в исчезновении Рэйчел и отъезде детей в лагерь будет свой плюс, крохотный шанс, что ему достанется глоток свободы. Но он не чувствовал себя свободным; он чувствовал себя только неприкаянным и потерянным. Он подумал о детях. Когда Ханна была маленькая, продуктовый магазин неподалеку бесплатно раздавал воздушные шарики. (Это было еще до того, как выяснилось, что чайки едят воздушные шары и ими давятся. Когда выяснилось, раздачу шаров прекратили.) Прежде чем войти в дом, они прощались с шариком и отпускали его. Они смотрели, как он поднимается вверх и уплывает прочь, и Тоби слегка путался и крепче обнимал дочь, будто она тоже наполнена гелием.

Половина пятого. Он пошел в спортзал в своем доме, где был только старый тренажер-лестница, гантели и две беговые дорожки, из которых одна сломана – по ощущениям Тоби, так было с самого начала. Он принял душ, а выйдя из душа, проверил телефон, чтобы узнать, какие еще несчастья принесет сегодняшний дурной ветер, и увидел пропущенный звонок от Симоны.

Было без четверти семь. С какой стати Симона ему звонит? В животе у него что-то оборвалось. Он сел на кровать и некоторое время разглядывал экран телефона. Он перезвонил, но после одного звонка включился автоответчик. Тоби вспотел так, что было заметно даже на мокром после душа теле.

Да пошли они в жопу, подумал он. Это Рэйчел выкидывает свои обычные штучки – заставляет Симону звонить, чтобы самой не объясняться с Тоби. Он со смаком представил себе, как Рэйчел приезжает забрать детей и обнаруживает, что их тут вообще нет. Он позволил себе еще помечтать: о том, как переезжает в другой город и забирает с собой детей, и пусть Рэйчел ищет их, как знает.

Наконец настало время, когда он мог появиться на работе. Да, еще рано, но это приемлемая рань, и к тому же надо отрабатывать пропущенные дни. Филиппа Ландон являлась ежедневно в семь утра, и Тоби постарался пройти мимо ее кабинета, ведь это Филиппа своим повышением по службе создает вакансию, которая, по словам Бартака, уже практически и абсолютно в руках у Тоби. Он всегда думал, что Филиппа на стороне добра: врач, который предан делу медицины и не терпит халтуры и очковтирательства. Но теперь, когда оказалось, что она метит на место Бартака, Тоби решил, что и она, может быть, такая же, как все. Люди думают, что кризис в медицине вызван системой страховых компаний, но еще он вызван тем, что врачи наплевали на свое призвание и теперь только и думают, как бы ухватить побольше денег. Тоби зашел к Филиппе поболтать.

– Доброе утро, Филиппа.

Она сидела за рабочим столом; прямые палевые волосы были уложены на затылке в конус, напоминающий циклонный фильтр у пылесоса. Она подняла взгляд от медицинской карты больного. Она всегда носила шелковистые блузки, юбки-карандаши, жемчуга и большие очки.

– Тоби, привет.

У нее был вздернутый нос, и потому, когда она сидела, казалось, что она очень заносчива, а когда стояла… Кто ее знает, как она выглядела, когда стояла, потому что росту в ней было как минимум пять футов десять дюймов [18] Около 178 сантиметров. Прим. ред. , а может, и пять одиннадцать.

– У меня больная с Вильсоном, и я решил ее лишний раз проведать, но, – тут он уже не знал, что сказать, – я жду результатов анализов из лаборатории.

В дверях возникли четверо клинических ординаторов Филиппы.

– Доктор Ландон, вас вызывают консультировать в реанимацию.

Она улыбнулась Тоби:

– Меня вызывают.

Тоби вышел из ее кабинета, толком не зная, куда бы теперь пойти. Клинические ординаторы Филиппы называют ее «доктор Ландон», и это все, что нужно о ней знать. Может, это не очень хорошо, что клинические ординаторы Тоби с ним так фамильярны, вплоть до того, что загружают ему в телефон приложения для секса и всякое прочее, но наряду с этим Тоби культивирует среду, в которой люди не боятся задавать вопросы. Он вышел из кабинета Филиппы и остановился, проверяя телефон. Он был свободен от родительских обязанностей, свободен от тащившего его вперед сознания, что в конце концов ему придется идти домой и готовить ужин. И теперь дрейфовал без привязи. Он скучал по детям.

Он сказал Дэвиду Куперу, что Карен теперь третья в очереди на пересадку печени. Но ресурсы Тоби – как запас сил, так и запас жидкостей в организме – истощились. И в этом ослабленном состоянии он дрогнул и поддался острой зависти к тому, что сейчас видел перед собой, а именно – к совершенно нормальному браку, к тому, чего он с таким трудом старался достичь и так сильно жаждал. Огромной привилегией было принимать своего мужа или жену как должное, пока не случилось что-нибудь плохое; это была жизнь, и это было прекрасно – сама идея просто ковылять по жизни вместе, раз в году вспоминать, что у супруга или супруги день рождения, падать в кровать в полном изнеможении и гадать, достаточно ли у вас бывает секса, а потом в один прекрасный день… бабах! ты пробуждаешься, и до тебя доходит, насколько нужен тебе этот человек; какой-нибудь кризис вроде нынешнего, и этого достаточно, чтобы вспомнить, как ты любишь своего спутника жизни. Только о таком Тоби всегда и мечтал. Иногда видишь пары, которые, кажется, безумно влюблены друг в друга, они вечно держатся за руки и в ресторанах садятся по одну сторону стола, даже когда за столом, кроме них, никого нет. Рэйчел всегда говорила, что эти люди играют на публику, прикрывая страшно токсичные отношения, и то была единственная ситуация, когда Тоби чувствовал, что она, может быть, на его стороне: что она так же прилежно, как и он, старается, чтобы их несчастье казалось нормой.

Он вошел в свой кабинет и притворился, что проверяет телефон, – ему нужна была минута, чтобы подумать. В больнице негде остаться одному. Негде просто присесть и посидеть. Даже если ты просто хотел вздремнуть у себя в кабинете, ты у всех на виду. Никто не предупреждает тебя, как важно выглядеть совершенно стабильным, когда проходишь через развод, ведь всё, что ты говоришь и делаешь, оказывается более многозначительным и обоюдоострым, чем ты предполагал. Если ты стоишь в одиночестве посреди своего кабинета, глядя куда-то вдаль, это определенно не свидетельствует о стабильности.