Даниэль Сальнав - Сибирь

Вот почему нужно еще многое проработать после путешествия, чтобы все это дополнить, иногда оспорить и даже что-то убрать. На этом поле, где коровы мирно щиплют траву перед голубым палисадом, Иван Грозный разбил лагерь в середине XVI века, а артиллерия Троцкого заняла позиции в те дни 1918 года, когда Казань попала в руки чехословацкого корпуса. Лариса Рейснер, молодая коммунистка, боец и разведчица, подруга Раскольникова, политического комиссара волжской флотилии, докладывала о событиях в Свияжске: «С Троцким это была священная патетика войны. Слова и жесты, напоминающие лучшие страницы Великой французской революции». Казань взята, это начало поражения Белой армии. Мы еще встретимся с ней в ее бегстве на восток, оставляющей трупы на берегах Байкала.

Порыв ветра стирает все эти картины и возвращает нас к запаху сена, к вечно юному солнцу, маленьким домикам, ко всему этому голубому, русскому, восхитительному, как на кладбищенских могилах, так и на стенах монастырей. В письме Флоберу Тургенев говорит об этом, описывая свою усадьбу в Орле. Вдали купола; тишина, покой. Крестьянка похлопывает корову по крупу, встречный пьяница проходит мимо нас не глядя, возможно, это блаженный. Повсюду запах сена и воды. В самом конце острова разочарование — он соединяется дорогой с берегом. Там стоит маленькое кафе, где мы заказываем пиво вместе с радостной компанией, среди которой поп, уже изрядно захмелевший, который ест шашлык. Меланхолический свет опускается на остров, и мы возвращаемся на корабль. За время нашей прогулки уже приготовлены настоящие праздничные столы, рыба, водка и небольшая группа музыкантов и танцоров, которые готовятся к выступлению.

Мощное и сильное течение. После плотин Волга менее опасная и намного более широкая, чем во времена Александра Дюма. Музыка нас захватывает, и мы вскоре забываем, что это обычная составляющая сегодняшней туристической прогулки. Ритм, прекрасные голоса, наступающая ночь, эта глубокая вода, меняющая цвет от серого до голубого, а то вдруг бутылочно-зеленого… Шаманский ритуал танца захватывает. Я прекрасно понимаю, что не могу оценить их аутентичность и правдивость, но их лица и тела, особенно мужские, излучают такую энергию! Позже, переодевшись в современную одежду, некоторые из них продолжают играть и петь.

Ощущение необъятности происходящего все больше захватывает. Никогда я не испытывала его до такой степени, разве только в местах, насыщенных глубокой или трагической историей, таких как площадь Святого Петра или Красная площадь. И нигде больше. Необъятность, бескрайность, как неистощимый источник. Всем русским это знакомо, Горький пишет об этом в своих ранних рассказах «Фома Гордеев». Во второй главе книги Фома, еще маленький мальчик, сопровождает отца, богатого купца, на Волгу. Она производит на него неизгладимое таинственное впечатление: «На всем окружающем лежит печать медлительности; все — и природа, и люди — живут тяжело, лениво, но за всем этим чувствуется огромная невидимая сила, которая еще не пробудилась»… Позже я нашла цитату Марселя Конша, описывающего философскую мудрость древних греков, которая начинается по Анаксимандру, «глубина из которой все выходит и куда возвращается все, что проявляется на свету в свое время». Сегодня мне достаточно перечитать эту фразу, чтобы вновь ощутить это мощное движение корабля, который мчится по реке, и она тоже мчится. Я буду ощущать нечто подобное в вагоне поезда, когда в Сибири мы будем мчаться вдоль рек или по тайге, в то время как перед нами будут раскрываться бескрайние просторы…

А затем, как пишется в книгах, мы немного опьянели, наступила ночь, и только река отражала электрические огни. Все оживляется и делает нас счастливыми: песни, танцы, стихи, анекдоты, смех.

Я долго спала. Проснулась с ощущением свежести и радости, вспоминаются картины корабля, реки, ночи на воде, надолго запомнившиеся приятные эмоции путешествия. Я долго принимаю душ и мою волосы. Когда я спускаюсь завтракать, Н., N. и I. уже там. Затем приходят наши русские друзья. Яйца, блины с лососем, пирожное, варенье.

У меня мало времени. Очень хорошая погода, даже жарко. Я выхожу на пешеходные улицы, сразу растерявшись от звуков, царствующих здесь. С другой стороны улицы ГУМ, ставший сегодня большим магазином. Нескончаемый шум, каждый бутик торгует в полную силу, все двери открыты. Это буйство все подавляет, у меня даже нет сил разглядывать фасады, хотя есть красивые дома 1920-х — 1930-х годов. Все национальное своеобразие стирается в мировом глобализационном декоре. Все теряется в рекламах различных марок видеоигр и одежды. Ну а как же я думала? Чего же я ожидала? Я это хорошо знаю, это теперешний мир, нравится мне это или нет. Большей частью я его принимаю, но ценой постоянной работы мысли, оживляя прошлое, воскрешая образы древности, которые поднимаются за всем, что я вижу, подвижные и ускользающие. Но здесь мне не хватает исторических знаний. Я бы хотела иметь больше образов древней Казани, мне ужасно не хватает фотографий старой России. Накануне кто-то мне говорил о книге Сергея Прокудина-Горского, об итоге исследования, проделанного по распоряжению Николая II по всей России. По возвращении я ее нашла. Ее название по-английски звучит «The empire that was Russia». Найти ее было почти невозможно, и вот на сайте библиотеки конгресса в Вашингтоне я обнаруживаю цветную фотографию казанского собора Успения Богородицы в изначальных красках, розовых, золотых, пастельных. Это как раз то, что мне нужно… но, увы, поздно.

Я углубляюсь в город, чтобы найти небольшой бюст Гумилева, который мне показали вчера, когда мы проезжали мимо. Когда я к нему подхожу, то обнаруживаю, однако, что это посвящено не тому Гумилеву, поэту, мужу Ахматовой, расстрелянному в 1921 году, а их сыну. История этого памятника тоже очень интересна. На этом месте планировалось установить двухметровый памятник Петру Великому, но это было плохо воспринято татарами, для которых это царь-уничтожитель. Двумя столетиями позже Ивана Грозного Петр Великий, следуя политике колонизации, обложил татар бесчисленными налогами и податями. Екатерина Великая будет делать так же, но разрешила проездом построить несколько мечетей. В конце концов, вместо Петра Великого бюст Льва Гумилева, установленный на колонне. Бюст более чем скромного размера в центре небольшой площади неправильной геометрической формы. Современная городская сценография России довольно удивительна. Искусственные деревья, мраморные шары, бронзовые персонажи на пешеходных улицах…

Да, этот бюст человека средних лет совсем не то, что я ожидала увидеть, бюст человека, расстрелянного в тридцатипятилетнем возрасте. Но моя ошибка, это и удача для меня. Она заставляет меня идти туда, где я бродила наощупь с самого начала: размышления о своеобразной природе отношения русского населения к другим народам. Историк и этнограф, сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой представлен в Казани как националист и большой защитник татарского народа. Таким он и был. (На пьедестале его памятника можно прочесть такие слова: «Я, русский человек, всю жизнь защищал татар от клеветы…») Но впоследствии это явится антитезой западничеству, проповедуемому Сахаровым: его явный «атлантизм» привел Сахарова в конце концов к поддержке сепаратистских инициатив, губительных для СССР. Гумилев же, напротив, выработал историческую теорию, названную этногенезом, защищающую идею, что спасение России состоит в «евразизме», и поэтому ее союз с неславянскими народами естественен. И что ее укоренение в Евразии должно ей подсказывать пути укрепления мощи.