Даниэль Сальнав - Сибирь

В целом все, несмотря на роскошную листву деревьев, производит унылое впечатление — и это весной. А зимой? Когда все покрыто снегом и в четыре часа уже темно, а ближайшая деревня находится в нескольких десятках километров? И это еще ничего, мы даже не переехали Урал: в Сибири плотность населения едва достигает два человека на квадратный километр. Вокруг Екатеринбурга, наш следующий этап, она составляет 22 человека на квадратный километр, и то все население сконцентрировано в редких крупных городах. Какая жизнь может быть в этих деревнях, на какие средства? Какие развлечения? Верно ли то, что я читала о российской деревне, которая пустеет, и что в некоторых деревнях остались только старики и старушки? Одинокие и озлобленные старушки, которые видят, как по очереди умирают их соседи, заколачиваются дома, и сады с каждым днем зарастают травой. У них только нищенская пенсия, на которую зарятся остальные члены семьи, сын-пьяница или брошенная дочь с тремя детьми. Это в фильме девяностых годов «В этой стране» показана бабушка, которая запасалась поленом накануне получения пенсии: сын может опять заявиться, так что не лишней будет предосторожность.

Внезапно в ярком свете посреди зеленого поля возникает маленькая деревянная церквушка, покрашенная голубой краской, и вносит в окружающую картину желанную радость. Возвращаясь в свое купе, я еще вижу на повороте нескончаемую дугу вагонов, окна которых отражают последний луч заходящего солнца. Я устраиваюсь в купе, прислонившись спиной к свернутой в рулон перине, отправляю несколько CMC-сообщений в Париж, пишу свой дневник. Ну чем не счастье? Абсолютное счастье. Спать еще слишком рано.

Поезд мягко покачивается на рельсах. С каждым днем расстояние удваивается, сначала 400, потом 700, потом 1600 километров от Москвы до Екатеринбурга, и тем не менее мы не слишком продвинулись. Когда утром я выхожу в коридор, чтобы оценить по карте темпы нашего продвижения, я не могу даже представить себе расстояние, которое нас еще отделяет от Владивостока. Истощенный, но счастливый Чехов по пути на Сахалин писал: «Я двигаюсь, двигаюсь и все не вижу конца».

Но меня, путешествующую в совсем других условиях, это только радует. Ох! Если бы это продолжалось вечно!

Вторник, 1 июня, 8 часов утра. На самом деле по екатеринбургскому времени уже 10 часов. Просыпаясь ночью, я все время себя спрашивала, переехали ли мы уже Урал, и с этим нерешенным вопросом, счастливая, опять засыпала. Завтракая с D. F. и отодвинув в сторону шпроты в масле, я пила йогурт в больших количествах…

…Резкий белый свет. Огромная равнина, где степь чередуется с лесом. Ни горы, ни холма. Да, конечно, мы уже переехали за Урал, сами того не заметив. Я говорю себе: «Мы выехали из Европы» — и это удесятеряет радость. Также в прошедшие годы, когда я видела на мониторе бурую линию этих гор, я говорила: «Мы покидаем Европу», или «Вот мы опять в Европе», или иногда «С возвращением домой». И я буду преисполнена удивлением, открыв поразительный парадокс, что Екатеринбург гораздо менее «восточен», чем Казань. Своего рода заграничный отросток Европы…

Для меня сегодня это не единственный парадокс. Но этим ранним июньским утром 2010 года мои прежние убеждения еще прочно укоренились, и ничто пока не может их поколебать. И если я во время путешествия постепенно стала понимать, что ни на мгновение в России, даже в Сибири, я не покидала пространства европейской цивилизации, то как раз благодаря этим коротким впечатлениям и замечаниям, которые становились все более настойчивыми. Однако Урал есть Урал. По возвращении во Францию эта расплывчатая географическая граница предстала тем, чем она есть на самом деле: картографической и географической выдумкой Петра Великого и Василия Татищева, которому тот в 1723 году поручил определить границы европейского континента. Линия уральских вершин довершила дело. Да, в этой части континента есть горы, но не Гималаи: они не превышают 2000 метров, есть также река с таким же названием; но только их указом там была проведена граница Европы.

Указ, царская воля. Все в России, даже география, подчинено истории. Это Петр Великий считал, что Россия только частично принадлежит Европе. Вступить в Европу для него значило оторвать Россию от Азии, символа отсталости и застоя, заставить ее даже силой принять участие в движении мысли, научной революции, техническом прогрессе, во всем, что определяло Европу XVIII столетия. Поскольку Европа — это скорее идея, чем пространство.

В конечном счете довольно долгое время, говоря «Европа», подразумевали «цивилизация». Так, в романе Чехова один помещик на почтовой станции, увидев, что лошадей нет, а кучера пьяны, вздохнул: «Нет, это не Европа». Именно вокруг этого и завертится, в конце концов, спор между оксиденталистами и славянофилами; спор двух исторических концепций развития страны, столкновение между моделью заграничной и национальной.

…Но сейчас, в этот момент моего путешествия, настоящее Екатеринбурга и, особенно, его прошлое (это здесь нашли смерть царь и его семья) занимают меня гораздо больше.

14 часов, прибытие на вокзал Екатеринбурга. Прибытие волнующее, если подумать о той символической нагрузке, которую несет этот город, называемый в советскую эпоху (вплоть до 1991 года) Свердловском в честь большевика, соратника Ленина, по приказу которого и был, возможно, казнен Николай II. Насчитывающий 1 200 000 жителей, он расположен в самом сердце промышленного Урала. В течение нескольких столетий его название символизировало экономическое развитие России.

Вихрь музыки и радости захватил нас, как только наша группа появилась на ступеньках двух зарезервированных для нас вагонов, мешая хоть на мгновение взглянуть на здания вокзала, совершенно не такие, как в Казани, архаичные и «восточные», из темно-красного кирпича. Здесь вы как будто в Северной Европе, везде пастельные тона со времен Петра I, так же как в Швеции или Финляндии: мягкий зеленый цвет, белые колонны, цоколи цвета бледной охры. На фронтоне доказательство того, что Татищев и Петр Великий живы по сей день, под надписью «Вокзал» на междуэтажном карнизе по обе стороны от названия города два слова: «Европа» справа и «Азия» слева.

В тот момент, когда к нам подошел генеральный консул, к общему удивлению, по знаку своего могучего начальника военные фанфары без малейшей паузы после гимна грянули нечто вроде бравого джаза, после чего перешли к бурному сиртаки… Казалось, это проделки оркестра британских военно-морских сил.