Даниэль Сальнав - Сибирь

Я об этом еще не имею понятия тогда, ранним июньским утром 2010 года, прибыв на вокзал в Улан-Удэ. Но, однако, довольно. Спать. По дороге к гостинице, которая находилась как раз напротив, за нами пристально следила «огромная голова Ленина» восьмиметровой высоты на постаменте, поднимающем ее еще вдвое выше. Поскольку еще только 4 часа 30 минут утра, я быстро беру свой ключ, поднимаюсь в комнату, закрываю шторы и засыпаю на несколько часов. Однако, проснувшись, я не выдерживаю и устремляюсь к окну. Так ли она впечатляет, как на фотографиях? Да. И более того. Даже на фотографиях, круглая и массивная, возвышающаяся над всеми деревьями и даже над соседними зданиями, она могла бы напугать кого угодно… Но по правде, как говорят дети, все гораздо хуже. Я хочу сказать, что всегда испытывала какой-то священный ужас, самую настоящую панику при виде гигантских статуй, а тем более фрагментов. Такое со мной было в один из первых приездов в Рим возле дворца консерваторов: перед гигантской рукой и ногой Константина, в общем, довольно безобидными, я вынуждена была уйти.

Назавтра я попросила Н. N. сфотографировать меня у подножия монумента: не столько для того, чтобы отметить, что «я тут была», а чтобы дать примерный масштаб ее размеров и чтобы избавиться от ее вида, так как я стала к ней спиной. Я вспоминаю польский анекдот, услышанный в Варшаве. Откуда открывается самый лучший вид в городе? От Дворца культуры: это сталинский близнец гигантских московских «семи сестер». Почему? Потому что это единственное место, откуда он не виден…

Ленин же виден отовсюду: даже если стоишь к нему спиной, он отбрасывает на землю круглую угрожающую тень, несмотря на все напрасно посаженные, я полагаю, после 1991 года, вокруг него деревья. Припоминаю фразу Брехта, сказанную как раз о Ленине: «Он думал своей головой и мыслями других, а его мысли жили в чужих головах»… Я люблю Брехта. Но я не понимаю, как некоторое время я могла одобрять эту фразу: ведь это ужасно представить свои мысли крутящимися в этой полой металлической башке и иметь в своей голове мысли этого бронзового метеорита… Слово «метеорит» здесь хорошо подходит. Этот памятник, поставленный в 1970 году на центральной площади Улан-Удэ в ознаменование 100-летия вождя, настоящий «черный посланник небес». Хуже то, что, уже немного об этом подзабыв, вдруг видишь этот возвышающийся среди деревьев над окрестными домами металлический череп-полусферу.

Двадцать пять метров в высоту. Это не самый большой памятник из посвященных Ленину и Сталину или, например, Ким Ир Сену… То, что его делает таким чудовищным, это то, что здесь только одна голова. «Сталин наблюдает за вами», — говорила надпись на картине, которую я видела в гостинице «Юность». Склонившись над бумагой с ручкой в руках (возможно, как раз за написанием работы «Марксизм и национальный вопрос» или визируя очередной список расстрелянных, полученный из какого-нибудь провинциального города?), он более похож на американского автора детективных романов, работающего ночью в мягком свете своего ночника, пока его жена и дети спят. Ленин же не спит, не бодрствует. Подбородок вперед, жесткая бородка, неподвижный взгляд его глаз, направленный над вашей головой, который ничего не видит. Он просто внушает доверие. Он здесь. По крайней мере, эта голова без тела, так неважно сделанная, но с решительным взглядом, бронзовыми гранями. Но мне у подножия его постамента слышатся почему-то такие слова: у тебя нет шансов, козявка, ты «это» видела? И сразу представляется «это» — огромный ГУЛАГ, пропорциональный этой невероятной голове.

Ужасающий и смехотворный культ всевышних спасителей? В Северной Корее портреты вождя и его сына пишутся на дне коробок с тряпками, предназначенными для вытирания пыли, и больше ни для чего.

В 8 часов 30 минут столовая гостиницы «Байкал» заполнена китайскими туристами, и я нахожусь определенно в Китае, если судить по национальным звукам, которые, отвратительно дыша, издает мой сосед напротив. В его меню за отсутствием лапши за кашей на молоке следуют блины и капучино. Трудно судить о его манерах за столом, слишком быстро он вызывает к себе отвращение. То, что я позволяю себе его судить, и очень сурово, это его грубая манера обращаться к женщине, вероятно, к его жене, которая встает и тотчас же уходит, наверно, чтобы выполнить его распоряжение, так как она быстро возвращается. Это принципиально грубое обращение с женщиной отделяет вас в моих глазах от человечества, какова бы ни была ваша культура.

Я несколько раз прошлась по залу от буфета до своего столика, встречаясь, приветствуя, обнимаясь со своими товарищами по путешествию, которые спускались в столовую. Это путешествие — настоящее чудо. Оно породило новые дружбы, укрепило старые, пробудив давнюю забытую, благословенную эпоху, когда люди были товарищами. (Я не говорю о партии, а о лицее, университете.) Встречая их за своим столом или подходя к их столикам, я беру кусочек или два салями, фрукты, жареные овощи, йогурт, варенье и другое!.. Я, которая обычно так следит за фигурой… Затем мы выходим немного прогуляться по улице, постоянно бросая (я в меньшей степени) незаметные взгляды на Громадную Голову. А затем, чтобы не завтракать в вагоне-ресторане, мы покупаем какую-то провизию в магазине самообслуживания «Спутник». Все помнят о собаке Лайке, в меньшей степени помнят об одном из первых автобиографических рассказов Горького «Мой спутник», очень тяжелой истории дружбы, предательства, забвения. У меня она есть на двух языках, я начала читать на русском, это для меня очень трудно, и я недалеко продвинулась.

10 часов. Мы собираемся возле автобуса. Нужно ли в этом признаваться, но у меня нет никакого особенного желания увидеть Иволгинский дацан. Хорошо, что местность, где он возведен, очень близка от Монгольских гор… Я хорошо знаю, что это религия части бурятов, но буддийский храм в этот момент у меня не вызывает большего интереса, чем тот камбоджийский храм, перед которым каждым воскресным утром я проезжаю на велосипеде в Венсенском лесу. В этой восточной части Сибири я все еще не чувствую себя на востоке. Но, вероятно, это доставляет тебе удовольствие? (Я говорю себе всегда «ты», когда упрекаю себя в чем-то.) Разве ты не была довольной с начала этого путешествия, даже слишком довольной тем, что никогда ни в России, ни даже в Сибири у тебя не было ощущения, что ты уже уехала из Европы? Не пришло ли наконец время хоть на чуть-чуть ее покинуть? Но, по правде говоря, в этом путешествии и не было предусмотрено покидать «Европу»: не то чтобы я к этому не была готова, а этого и не требовалось. Даже перед большой мечетью Кул-Шариф в Казани, потому, что она была установлена (я бы сказала интегрирована) в чисто русский пейзаж, то есть в европейский. Я вижу все меньше различий между Россией европейской и азиатской. Я уже говорила, что это стало великим открытием в моем путешествии: с каждой большой рекой, которую я пересекала (мне остался только Амур), я вступала на новую территорию, незаметно связанную с предыдущей железнодорожными мостами XIX века, но никогда не меняла страну, культуру, цивилизацию.