Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Когда наводилась уборка, прибежал солдат из нашей роты, сообщив мне, что меня зовет срочно прапорщик Вахмутов. Зачем я ему был нужен, шагая в роту, я был в догадках, но предчувствие было нехорошее. В роте я увидел прапорщика зверски бешеным.

- Заходи в каптерку! — кричал он мне.

Закрыв дверь каптерки за собой, прапорщик меня стал бить по лицу ладонями.

- Упал, говоришь, с лестницы! Я тебе сейчас покажу, как ты упал. Упор лежа принять! — кричал он мне.

Я смотрел на него и не понимал, как я должен это сделать со сломанными ребрами.

- Я сказал «упор лежа принять», — толкая меня на пол, схватив за шею.

Я сел на колени. Прапорщик взял ПР (палку резиновую) и начал зверски меня хлестать по спине. Я от боли орал.

Ты чего, скотина, делаешь? — кричал он, нанося мне со всей силы удары ПР. Ты почему не сказал всю правду, что тебя избил Слон? Почему я узнаю от Крылова?

Крылов — это солдат моего призыва. Он был каптерщиком и заведовал, помогая старшине считать и выдавать имущество роты. Парень был очень скользкий и трусливый. Накануне прапорщик Вахмутов расписывал наряд, и из-за нехватки народа пришлось рядового Крылова выдергивать из каптерки и его вписать в наряд в караул. Как старшина ни отмазывал Крылова, что он ему нужен помогать в каптерке, но из-за малой численности ему пришлось смириться с потерей на сутки своего любимчика.

Крылов никогда не ходил утром на зарядки, не тем более в наряды, и у него началась истерика, после того как он понял, что в наряд ему придется идти в караул, и еще с дембелем Слоном. Все в роте про случай со мной со сломанными ребрами знали, кроме командиров. И Крылов истерично закричал, что в караул он не пойдет, а лучше повесится, так как младшего сержанта Гоголева в карауле избил Слон, поломав ребра. Это я услышал от прапорщика Вахмутова, который долбил меня палкой резиновой, эмоционально крича про случай с Крыловым. У меня от боли текли градом слезы. Прапорщику неинтересно было, чтобы я ему подтвердил про Слона, что именно он меня избил. Он уже все знал.

Я сначала думал, что он меня убьет. У него не было ко мне ни малейшей жалости. Избивая меня палкой резиновой, он ни на секунду не подумал, что я со сломанными ребрами. Я валялся на полу и корчился в слезах от боли. Когда прапорщик выпустил всю злобу на мне, он меня отпустил и закричал дневальному, чтобы нашли ему Слона. Я удалился из расположения роты и пошел в штаб, где заканчивалась уборка помещения после ремонта кабинета. Я зашел в туалет и стал долго умываться. Посмотрев в зеркало на свою голую спину, я ужаснулся. Спина была изрисована полосами из кровоподтеков. Белого и живого места на спине практически не было. Спина моя приняла несколько десятков ударов. Майка с кителем, конечно, немного смягчили удары ПР. Теперь, помимо ребер, еще ломила спина.

Когда я зашел в кабинет, где мы делали ремонт, то Пряник с дембелем из спецназа начали на меня наезжать, где я так долго был и зачем меня вызывал Прапорщик. Я показал им свою спину и рассказал им всю ситуацию. Дембеля меня стали сразу уговаривать, чтобы я на прапорщика за такой беспредел пожаловался командиру бригады. Контрактников не зазорно сдавать, и они нам никто, они уроды, и за это ему светит статья, твердили мне дембеля.

К вечеру мы пришли в роту, а Слона уже посадили в комнату для хранения оружия, за решетку. Оружия в КХО не было, и помещение просто пустовало. Слон, конечно, на меня за решеткой косился, и старослужащие некоторые, не зная всех дел, думали, что я сдал Слона. Приходилось всех уверять, что это был не я, а Крылов, который сейчас находился в карауле. Я показывал всем спину, что Прапорщик меня избил как раз из-за того, что я не настучал на Слона. Кто-то верил, кто-то не хотел верить, кто-то мне сочувствовал, кто-то усмехался. Ублюдков в армии уж очень много было. А в махачкалинской части, где я служил, помимо срочников разных национальностей, было много ублюдков-контрактников, которые были местными.

Офицеры русские в основном попадали служить в эту часть после какого-нибудь залета, которых отправляли сюда в ссылку в Махачкалу на исправление. Короче, можно было нашу часть назвать какой-нибудь исправительной. Служили или местные, которым комфортно было служить и зарабатывать здесь деньги, или русские, которых немалый процент отправляли за грехи, или молодых, только после военного училища, лейтенантов. Конечно, понятно, что какому русскому офицеру захочется служить в Дагестане, когда он вырос, например, в Санкт-Петербурге или еще где-нибудь. Где не стреляют и все спокойно. Конечно, очень большую роль играли местные офицеры-дагестанцы, грамотно понимая всю ситуацию в части, и во многом если бы не их профессионализм, то было еще хуже. Для меня где-то было проще найти общий язык с дагестанским офицером, чем с русским.

Прапорщик Вахмутов, чувствуя свою вину, от меня отстал. А я был на взводе. Думал, если еще он ко мне пристанет, то сразу пойду жаловаться, пока рубцы остались на спине. Я уже несколько раз обращался к заместителю командира батальона, чтобы при первой возможности он меня отправил в командировку на чеченскую границу к своей третьей роте, и он пообещал при первой возможности меня туда отправить.

На следующий день я узнаю, что троих из сводной роты на днях должны забрать на чеченскую границу. Я зашел в кабинет заместителя командира батальона. «Товарищ капитан, — я ему говорю, — вы же мне обещали, что я на заставу поеду в первых рядах». Капитан мне стал объяснять, что не нужен там сержантский состав. Я буду там за рядового, мне все равно, и здесь я в наряд хожу за рядового в караул, на вышке стоять. «Мне уже здесь невыносимо в сводной роте», — разоткровенничался я. Капитан сказал хорошо, и что он что-нибудь придумает, но там же опасно, туда никого не заставишь ехать, а ты сам рвешься, уговаривал он меня одуматься.

Мне было все равно, куда ехать, лишь бы уехать из этого бардака и беспредела. Я понимал прекрасно, что на военных действиях дедовщины мало, так как при первой возможности можно было застрелить своего обидчика и списать все на войну. А мне надо было залечивать раны, да и войны как таковой уже не было. Первая чеченская закончилась, а вторая должна была начаться через полтора года. Шла партизанская война. И потом я отдавал себе отчет, что если за месяц никого не убило, то и опасность была минимальная.

Я рассчитывал, что в командировке будет служба идти день за полтора. Уж больно хотелось скостить себе срок до минимума. Все эти факторы решали большую роль для меня, ведь каждый день для меня был испытанием. Заместитель командира батальона спросил из троих солдат уже назначенных поехать на заставу, кто желает остаться в части, и один на радостях попросил, чтобы его оставили. Через два дня меня с двумя солдатами моего призыва должны были увезти. Я доживал последние дни в роте и уже был на чемоданах.