Эмили Мандел - Стеклянный отель [litres]

Я еще долго лежу в кровати, киплю от раздражения и смотрю, как чемодан ездит по полу в такт корабельной качке. Штормовая погода плоха тем, что невозможно заснуть, по крайней мере, мне не удается, потому что не получается лежать в кровати неподвижно; когда корабль переваливается с боку на бок, я переваливаюсь вместе с ним, так что ночь выдается беспокойная. Наконец я встаю, одеваюсь, беру камеру и выхожу в коридор, а потом на палубу C, навстречу шторму.

Свежий воздух как бальзам, дождь чудесно освежает после целого дня в затхлых трюмах. Загораются огни, и корабль освещает иллюминация. Идти тяжело, из-за качки отбрасывает к поручню, но меня охватывает знакомое волнение, когда я предвосхищаю удачный кадр. Я решила, что поснимаю всего несколько минут и вернусь обратно. Я захожу в дальний угол палубы C, где гремит цепями барбекю. Слышны раскаты грома, я включаю камеру и снимаю самое прекрасное, что мне доводилось видеть, – ослепительную вспышку над бушующим океаном. Во время шторма волны похожи на горы. В лицо бьет холодный дождь, и я знаю, что он льется и на объектив, но это тоже должно быть прекрасно – мутная картинка с дождевыми каплями. Я стою рядом с перилами, но не могу твердо держать камеру одной рукой, поэтому отпускаю перила – всего на секунду, в миг затишья между волнами наклоняюсь вперед, чтобы снять арку из неба и воды, и направляю камеру прямо на океан.

На стене позади меня заморгал свет. Я оборачиваюсь и понимаю, что рядом со мной, на другом конце палубы, кто-то есть.

– Эй! – зову я, но никто не откликается.

Нет, мне показалось. Здесь никого нет, кроме меня. Не должно никого быть, хотя мне показалось, что я видела женщину, но здесь нет других женщин, кроме меня.

Нет, она здесь. Я почти вижу ее. Свет по-прежнему мерцает, освещая палубу. Ужас в том, что неизвестное существо то появляется, то пропадает, оно больше похоже на движение воздуха, чем на человека; тень, которая появляется на перилах и угасает, чье-то невидимое присутствие. Она подходит совсем близко. Сначала на перилах возникает тень руки, потом силуэт, и в следующее мгновение рядом со мной стоит Оливия Коллинс и смотрит на воду. На вид она гораздо моложе, чем в последний раз, когда мы виделись, и более невесомая. Сквозь нее льется дождь. Я по-прежнему стою над поручнем с камерой в руках. Я не могу дышать. Она поворачивается, будто хочет что-то мне сказать, и камера падает у меня из рук; я без раздумий наклоняюсь за ней и теряю равновесие, корабль накреняется

Я за бортом

Я невесома

камера летит вниз под дождем, синий квадратик видоискателя мерцает во тьме…

Холод уничтожает все живое…

Я держу мать за руку. Я совсем маленькая. Мы в Кайетт, собираем грибы в лесу. Воспоминание, но такое яркое, как путешествие во времени, будто я перенеслась в тот день. Как приятно снова здесь оказаться! «Смотри, мой ягненочек, – говорит она, останавливаясь, чтобы поднять маленькую бежевую шляпку с мягкой земли, – вот это лисичка».

Похоже на миг между сном и явью, когда осознаешь, что засыпаешь: мысли и воспоминания смешиваются, складываются в сюжет, вот-вот наступит забытье. Последние секунды в сознании: я захлебываюсь водой, на мгновение выныриваю на поверхность между волнами, без воздуха, вне времени; корабль превратился в неразличимую массу света и теней, а потом Оливия оттаскивает меня в сторону и просит прощения. Она думала обо мне, говорит она, часто думала обо мне и об океане, о той поездке на яхте Джонатана, поэтому искала меня и нашла на корабле снимающей шторм. Она не думала, что я ее увижу. Она отвела меня в сторону, чтобы сказать об этом, но куда она меня увела? Мы с ней в некоем промежуточном пространстве, по крайней мере, мне так кажется; между океаном и чем-то, о чем не хочется думать…

Смети меня : слова, написанные на окне школы, когда мне было тринадцать, бледные буквы на стекле…

Воспоминание, в котором мне бы хотелось задержаться подольше: поцелуй с Джеффри на палубе C, за стеной из грузовых контейнеров. Его рука на моем лице.

«Я тебя люблю», – шепчет он, и я тоже отвечаю ему шепотом. Я уже произносила эти слова, но, кажется, прежде не понимала их смысла.

Сейчас на палубе у трапа под моросящим дождем стоят Джеффри Белл и Феликс Мендоза, над ними нависают оранжевые краны в порту Роттердама. Джеффри небритый и с темными кругами под глазами. Это не воспоминание.

«Ты понимаешь, что все выглядит так, как будто ты виновен?» – говорит Феликс.

«Клянусь Богом, я не знаю, что с ней случилось». Голос Джеффри срывается, он с трудом сглатывает и закрывает глаза под взглядом Феликса: «Но боюсь, если я останусь, меня обвинят в убийстве». Они пожимают друг другу руки, Джеффри отворачивается и спускается по лестнице, понурив плечи под дождем. Он такой одинокий и потерянный, мне хочется подойти к нему, притронуться к его плечу и сказать, что со мной все хорошо, я уже в безопасности, ничто не сможет мне навредить, но что-то мне мешает, между нами какая-то дистанция, он отдаляется от меня.

Я в знакомом отеле. Кажется, в Дубае, но это место не похоже ни на какие места из моих воспоминаний. В нем есть что-то нереальное. Я стою у фонтана в лобби.

Я слышу шаги, оглядываюсь и вижу Джонатана. Мы в несуществующем пространстве, где-то во сне, в котором облик вещей постоянно меняется и ускользает. Мы одни. Я чувствую себя более материальной, чем до этого; Джонатан меня видит, я понимаю это по его удивленному выражению лица и могу с ним заговорить.

«Привет, Джонатан».

«Винсент? Я тебя не узнал. Что ты здесь делаешь?»

«Просто пришла в гости».

«Откуда ты пришла?»

« Я пришла из океана , – едва не сказала я, но мое внимание отвлек Файзаль, он стоит у окна с женщиной, которая кажется мне знакомой – Иветт Бертолли? – впрочем, я нахожусь не совсем в океане, а даже если там, то и где-то еще.

Прошло какое-то время. Я скольжу по волнам воспоминаний. Я оказываюсь на улице в незнакомом городе, мой брат сидит на пороге, и я слышу, как он со мной разговаривает, но когда он оглядывается и видит меня, то ничего не говорит; я двигаюсь дальше по Ванкуверу, иду по району, в котором жила в семнадцать лет, хотя слово «иду» не совсем точно описывает то, как я теперь перемещаюсь; я ищу Миреллу и нахожу ее: она задумчиво сидит в одиночестве в красивой комнате, похожей на лофт, уставившись в телефон, потом поднимает глаза и мрачнеет, но будто не замечает меня.

В своих воспоминаниях я снова в ресторане Le Veau d’Or, в интерьере красно-золотых тонов, слушаю, как наименее симпатичный мне инвестор Джонатана рассказывает о певице. Нет, не о певице, а о схеме Понци. «Не заметила возможность, – говорит Ленни Ксавье, рассказывая о певице. – Возьмем, к примеру, меня, когда я познакомился с твоим мужем. Я понял, как работает его фонд. Я увидел возможность, и я ее не упустил».