Йозеф Кебза - Высота

Он подождал, пока оба уселись. На их лицах появилась напряженность.

— В последнее время накопилось много такого, что заставляет, меня решить, как поступать дальше, — произнес Хмелик тихо и посмотрел в глаза Резеку. Резек вздохнул и хотел что-то сказать, но майор опередил его: — Подожди, Руда. Мне тяжело об этом говорить, но ничего другого не остается. В январе… к вам придет новый командир.

Стало тихо. Резек чувствовал себя застигнутым врасплох, ведь о подобных вещах ему должно быть известно в первую очередь. Первым командир должен был известить его. «В чем-то я вел себя неправильно, — подумал Резек, — раз Хмелик скрыл это от меня. Может быть, во время первого разговора на эту тему?»

Удивленным выглядел и Матоуш. Ничего подобного он не ожидал, и ему было немного неловко, что командир сказал об этом в его присутствии. «Но для этого у Хмелика, наверное, были свои причины», — подумал он и сразу стал более внимательным.

Майор продолжал:

— Что заставляет меня пойти на этот шаг, вы, наверное, догадываетесь. А каково бывает человеку при этом… ну, это не главное. Я давно уже чувствую себя неважно. В последнее время мне становится все хуже. Надо идти к врачу, а его приговор мне заранее известен. Меня беспокоят шейные позвонки. Из-за боли, которая отдается в голове, иногда не вижу даже приборы. Рано или поздно я разобьюсь. Кучера тоже об этом догадывается. Он дал мне это понять, когда разбирался со случаем Слезака. Так что ничего не поделаешь — пора на свалку. — Он склонил голову, но через несколько секунд продолжил: — Побаливает у меня и желудок. Сон плохой. Одним словом, дела неважные.

Оба офицера чувствовали, что нельзя упускать нить разговора, молчание только усугубит плохое настроение их командира и товарища.

— Но ты поправишься и снова вернешься, — начал было успокаивать его Матоуш. Майор лишь горько усмехнулся:

— В мои-то годы? Как тебе, Йозеф, только могло прийти это в голову!

— А почему ты сразу принял такое решение? — спросил Резек.

— Чем дальше, тем хуже, Руда. Ты ведь сам недавно предупреждал меня. Я знаю, ты желал мне добра. Но тогда у меня была еще надежда. Потом еще был один случай. Когда я вывозил Слезака на спарке после его возвращения, мне вдруг стало так плохо, что я вынужден был передать управление ему. Если бы я находился в самолете один, дело кончилось бы плохо. Я попросил его никому не рассказывать. Видно, он сдержал свое обещание. Вот такие дела… Я уже… не в силах. Рад бы, да не могу.

Хмелик замолчал, им овладело чувство безмерной печали, которое раньше он умудрялся отгонять. Вместе с тем он испытывал потребность говорить и говорить, чтобы переложить хоть часть давившего на него груза на плечи товарищей.

— Когда я оглядываюсь на прошлое, мне кажется, что случай этот произошел вчера… — продолжал он после паузы.

— Какой случай? — вырвалось одновременно у обоих офицеров.

Хмелик вытер с лица пот и стал рассказывать:

— Однажды, с тех пор прошло уже восемь лет, меня выводили на цель. Пилот истребителя, который служил мне целью, решил побаловаться. Был он парнем-сорванцом вроде меня. Сначала мы носились как очумелые. Потом он спровоцировал воздушный поединок. Вероятно, хотел показать мне, на что способен. Ну и я решил сделать то же самое. Может быть, он с ума спятил, не знаю. Но, потерпев неудачу, он вышел на встречный курс и понесся прямо на меня. Я не хотел уступать. Он тоже. В случае столкновения от нас не осталось бы мокрого места. В конце концов я отвернул, а он — то ли намеренно, то ли нет — вошел в пике и врезался в землю. От него ничего не осталось. Возможно, это было самоубийство, а может, не смог вывести самолет из пике. Не знаю. Ну а я, сделав резкий разворот, вдруг услышал хруст и почувствовал боль в шее. В глазах потемнело, но вскоре все прошло. Затем заболела голова. Потом довольно долго все было нормально, только в последнее время голова стала побаливать. Чем дальше, тем больше, а сейчас боль бывает просто невыносимой. Я, конечно, терпел, доктору ничего не говорил. И вот теперь все решено. Пока молоды, мы думаем, что нервы у нас из веревок. Ни черта подобного! Вот и все. Но об этом прошу никому не говорить.

Слушая командира, Матоуш и Резек мысленно простили ему все его непонятные поступки, когда он был упрям, сердит, проявлял властность, беспричинно обижал окружающих.

— Меня тоже скоро это ожидает, — вздохнув, проронил Матоуш. — Годы летят.

— Не говори глупостей! — возразил Хмелик. — Ты здоров как бык. У тебя впереди добрых шесть-семь лет. Только… не сердись, Йозеф, что я влезаю в это дело… жениться бы тебе надо. Не мешало бы также завести ребенка. А то в один прекрасный день кончишь так же, как тот псих, который понесся мне навстречу, а потом врезался в землю.

— На самоубийцу я, наверное, не очень похож, — бросил Матоуш, — хотя иногда мне бывает не по себе. Как могло случиться, что я позволил этой женщине испортить мне пятнадцать лет жизни?

— Она испортила тебе, а ты — ей, — вставил Резек. — Надо быть, ребята, справедливыми.

— Что-то мы расхныкались, — проговорил Хмелик и встал. — Теперь нужно решить, когда мы осуществим этот экспериментальный полет. Я хочу, чтобы он состоялся, пока я еще командир эскадрильи.

— Мне достаточно одного ясного дня, — бодро заметил Матоуш и подошел к окну. — Думаю, на следующей неделе. Дни Катерины обычно выпадают холодными и солнечными. А вот рождество будет дождливым.

— Откуда ты взял такой прогноз? — удивился Хмелик.

— О, народные приметы всегда вернее прогнозов наших синоптиков!

К удивлению Матоуша, товарищи засмеялись, не найдя возражений.

— Да, пока не забыл, — проговорил майор Хмелик, когда они направились к двери, — на свое место я предлагаю тебя, Йозеф. Ты у нас самый опытный. Руда не будет возражать, так ведь?

Матоуш выслушал его молча. Резек улыбнулся:

— Конечно нет!

— Тебе не холодно? — спросила Андреа и придвинула свое кресло к нему поближе. — Смотри, у меня пальцы даже не разгибаются.

Матоуш отвернулся от экрана телевизора и спрятал ее руки в своих теплых ладонях:

— Действительно, прямо как ледышки. Что с тобой?

Андреа встала и на минуту оказалась в его объятиях. Она ожидала, что он поцелует ее. Но этого не произошло. Значит, он чем-то расстроен. Андреа молча села в свое кресло.

— Тебе нравится передача? — спросил Матоуш.

— Нет, можно выключить.

— Я хочу тебе кое-что сказать.

Она подошла к телевизору и повернула рычажок. Экран погас.

— Что, будем сидеть в темноте?

— Мне это не мешает, — ответила Андреа и плотнее запахнулась в халатик, ожидая, что же он скажет. Может быть, опять насчет сына?

Он любил спокойную обстановку и полное внимание с ее стороны, когда говорил о серьезных вещах. Поэтому свет лучше было не включать.