Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Белесая полоска по-прежнему выпукло проступала из темно-лиловой складки чуть ниже глаз Кула. Палец заныл иначе и сам потянулся к ольхе, лег на гладкий прохладный ствол – и перестал болеть, едва коснулся полоски.

Кул повертел ладонью, поводил ею вдоль ствола и убедился, что боль возвращается, если отнять руку от полоски, что ширина полоски точно соответствует разболевшемуся вдруг куску пальца и что частью дерева полоска стала по случайности или чудом. Она не деревянная, а твердая, как камень. Камень с резьбой, плохо различимой, но очевидной.

Ножа у Кула не было, он же не лыковяз и не дикарь. Поэтому он начал царапать и раздирать кору вокруг полоски пряжкой снятого с ноги ремешка, сгибая-разгибая ту часть разветвления, что потоньше. Ольха сопротивлялась отчаянно, но Кул был упорен, а терзавшая его боль переводила внутреннее раздражение в движения, которые сам бы он не сочинил – грызть древесные волокна уж точно не догадался бы, – и которые оказались вполне действенными.

Ветка жалобно треснула, округло выплеснув то, что было полоской. Кул перехватил это, липкое и твердое, в воздухе, мельком удивившись собственной ловкости, попытался левой рукой поставить на место обвисшую ветку, не преуспел, хотя бы поднял и приткнул ее, чтобы цеплялась тем, что у нее заменяло листья, за ствол, виновато погладил неприятно гладкую, почти как кожа, кору, сплюнул горечь и раскрыл ладонь.

На ладони лежало кольцо. Очень странное.

Мары носили кольца, иногда золотые, железные и бронзовые, чаще костяные, редко каменные и кожаные. Кольца эти бывали рабочими, как у вязальщиков, отбойщиков и мельников, обрядовыми – у старцев. Кольца бывали в наборе с бубенцами в бороду у мужей и серьгами с накосниками у жён. Крылы и птахи, если верить песням, раз в полтора поколения обязательно придумывали обычай диковинного украшения, в том числе причудливыми кольцами. Но любое из этих колец было тонким и если не удобным для постоянного ношения, то не слишком обременительным. И никто, само собой, не носил кольцо на большом, самом рабочем пальце: обременять и сковывать работника – тяжкий грех.

Кольцо, вынесенное в мир стволом смертной ольхи, отличалось почти ото всех виденных Кулом. Оно было широким и толстым, вырезанным то ли из полупрозрачного камня, то ли из толстого рога, по которому неумелым узором шли черточки, и было оно кривоватым – один край выступал широким гладким клином. Предназначалось кольцо для большого пальца и только для него. Кул проверил его другими пальцами и убедился, что будь они даже вдвое толще, для такого кольца не годились – а большой не просто годился, а будто служил меркой, по которому его вырезали. И он больше не болел, словно кольцо мгновенно исцелило его.

Ко́льца так не могли. Ничто так не могло – только женщина, умеющая брать силу земли.

Кул сжал и разжал кулак, помотал кистью. Кольцо держалось, как приклеенное, не давило и едва ощущалось. Даже клин, почти заходивший за костяшку основания пальца.

Кул повертел кольцо, попытался сообразить, зачем нужен этот выступ, и закрыл глаза, чтобы вспомнить, где и когда он видел такое кольцо. Это кольцо.

Подушечка большого пальца мягко легла на сгиб указательного, локоть пошел назад, Кул повел плечом и почти вспомнил, когда Айви сказала:

– Неба и воды твоей земле.

Кул вздрогнул и обернулся, поспешно роняя руки и пряча их за спину, сам не зная почему. Айви стояла рядышком, чистенькая, переодетая в новое полуденное, пахнущая свежо и здоро́во, но с худо зажившим лицом: ссадины затянулись, синяки опали и пожелтели, но всё еще были заметны. Лечение хуже давалось не только Озею, но даже Сылвике, пользовавшей Айви всю ночь. С другой стороны, Айви была спокойной, дышала свободно и ходила без усилий и шума, что по пути к ялу давалось ей с трудом.

Луя не было видно рядом и не было слышно поодаль. Он не отставал всю дорогу по лесу, то грозно порыкивая, то хныча, а при виде Сылвики лизнул Ай- ви в обвисшую руку и дал деру. С Сылвикой у куницы были связаны непростые воспоминания, не позволявшие, похоже, приблизиться к Айви до сих пор.

– Я так и подумала, что ты здесь, – начала Айви, замолчала, моргнула и нерешительно уточнила: – Ты что ел? Это… кровь?

Кул посмотрел на руки, провел пальцами по рту, снова сплюнул и объяснил:

– Нет, ольха.

– А, – сказала Айви, рассмотрев покалеченный ствол и вроде успокоившись. – Ольху ел, понятно.

Она удержалась от вопросов и шуток. Впрочем, Айви, насколько Кул помнил, всегда предпочитала обходиться без шуток и почти не улыбалась. Это настораживало и притягивало. Сейчас притягивало особенно.

Айви стояла очень близко к Кулу, так что ей пришлось расправить плечи и чуть поднять голову, чтобы смотреть Кулу в глаза. Кулу смотреть Айви в глаза было еще сложнее. Взгляд падал ниже и не мог остановиться. А руки, спина, вся кожа участками ныли и горели, как будто откликаясь на прикосновения и прижимания с полудневным опозданием. Кул тащил Айви на себе почти через весь лес – так было проще и быстрее, чем ждать, пока она придет в себя то ли после потрясения, то ли, что вероятнее, после обездвиживающего настоя, который в нее влили. Кул сам был в знобкой полудреме, мало что соображал и чувствовал, только удивлялся тому, насколько Айви где-то тонкая, а где-то мягкая, при этом легкая, а когда становится весомой, перемещается так, чтобы снова стало не тяжко. Голова не соображала, а руки, спина и кожа, оказывается, впитывали и сейчас заполыхали, заставляя соотносить тогдашние ощущения с теперешним видом.

Айви, очевидно, тоже это заметила, чуть отступила, не подавая виду, и спросила:

– Тебя правда не ранили, все хорошо?

Она бегло оглядела Кула, быстро перепрыгнув наиболее откровенные места:

– У тебя штанина внизу сейчас упадет, ремешка нет.

Кул кивнул, но подвязывать штанину не стал, а засунул ремешок, который так и придерживал в левой руке, за пояс, и принялся рассматривать Айви дальше. Она ухватила себя за локти, переступила с ноги на ногу и сказала:

– Я думала, Озей меня спас, я же не видела. А это ты. Поблагодарить хочу.

Кул снова кивнул.

Айви поморгала и продолжила:

– Вот, благодарю. Я тебе плохие слова говорила и еще… За это тоже прошу простить и… Как говорится, благодарю перед землей и небом, обязана водой и хлебом, отдаюсь душой и телом.

Она прерывисто вздохнула, впилась в локти так, что пальцы побелели, и вскинула голову, как-то отчаянно всматриваясь в Кула. Кул опустил глаза, поднял их, понял, что сказать может только смертельную глупость, и сжал зубы, теребя кольцо за спиной. Оно было гладким и теплым.

– Вот, – сказала Айви. – В любой момент всё, что хочешь, так получается.

– Что хочу? – все-таки выговорил Кул, из последних сил удерживая себя хотя бы от движений. – Душой и телом?