Ивайло Петров - Избранное

У деда накипело на сердце, он встал из-за стола, нахлобучил шапку. И хоть непомерно зол был на деда Георгия, в последний раз протянул руку: мол, выдели два декара земли, и ударим по рукам, как люди.

— Земли не дам ни вершка! — взвился дед Георгий.

— Да кто же нынче выдает дочь без земли? — воскликнул дед. — Завтра дети пойдут, что останется им от матери?

Дед, по всей вероятности, имел в виду мою особу. Знай он, что я даже не вспомню про эти два декара, он, пожалуй, принял бы условия и переговоры пришли бы к благоприятному концу.

Самодовольство материной родни мозолило глаза, как капля на насморочном носу, капля эта вызывала у него ярость — бессилие всегда порождает злость, а злость, как известно, плохой советчик. Дед сердито бросил:

— Будь ваша дочка из чистого золота, безбожно заламывать за нее такую цену!

— Она, может, и не золотая, да к чему прикоснется — все золотом оборачивается, — вмешалась Каракачанка.

Дед окинул комнату въедливым взглядом.

— Может, оно и так, да только золота я тут не примечаю. Видать, дочка ваша ни к чему не прикасалась… А может, вы эту рогожку золотой называете?.. Да мы-то как-никак знаем, что это такое, золотые позвякивают у сына в кармане.

— Давай лучше не тяни резину! — Каракачанка засмеялась и махнула рукой.

Через несколько десятилетий это образное выражение вошло в широкий обиход у нашей молодежи, и, услышав его, я с гордостью подумал: выходит, мы тоже внесли свою лепту в обогащение родной речи.

На рассвете бабка, дед и Баклажан, окутанные клубами лошадиного пара и снежной пыли, возвращались обратно в село. Лаяли собаки, пели петухи, и в этом не было ничего необычного, но незадачливым сватам казалось, что собаки насмешливо горланят им вслед: «Беги, беги!» Дед с ожесточением нахлестывал кобыл, а тех пробирала дрожь, словно их подняли с постели в одном исподнем, они спотыкались, копыта скользили по обледенелой дороге. А дед и бабка спешили воротиться домой до света, им смерть не хотелось, чтоб соседи видели, как они едут обратно с пустыми руками. Деда и бабку жгло честолюбие, а впрочем, кто бы на их месте после такой неудачи не лопнул от досады?

Вместо того чтобы катить во весь дух, оглашая окрестность гиканьем, беспорядочной пальбой, они вынуждены были ехать по селу с оглядкой, а наутро делать вид, будто ни про какую помолвку в Могиларово слыхом не слыхивали. Кашляя и чихая, все трое подробно разбирали свои огрехи, и каждый старался свалить вину на другого — такое случается в любом коллективе. Дед орал на бабку, что она молчала и жалась, как мокрая курица, а Баклажану поставил в вину то, что он побоялся дать бой Каракачанке, этой черной цыганке. Баклажан огрызался, что у деда чересчур длинный язык, мол, нечего было идти на попятный, надо стоять на своем до конца. А раз так… С девкой, что сама задирает подол юбки, дескать, никто церемониться не станет.

Как ни старался Баклажан взвалить вину на деда, он тем не менее понимал, что престиж его пошатнулся, пошел на убыль и что все шишки в конце концов посыплются на его голову. Такой провал с ним случался впервые. Он занимался сватовством по призванию, подобно тому, как поэт пишет стихи, а если сравнить пользу, какую имеет человечество от помолвок и от поэм, то можно убедиться, что первые куда-куда полезнее. Без поэм человечество может жить веками, а без помолвок и женитьб оно обречено на самоуничтожение. Если подходить к деятельности Баклажана с точки зрения этой великой житейской истины, то сразу же станет ясно, почему его амбиции росли обратно пропорционально пошатнувшемуся престижу. Перед самым въездом в село Баклажан ударил себя кулаком в грудь и заявил деду, что через несколько дней он доставит ему в дом сноху, живую или мертвую. Дед, как я уже говорил, был скептик и не допускал, что Баклажан может привести свою угрозу в исполнение. Для такого дела требовались мужики-кремень, каковым, по мнению моего деда, Баклажан и мой отец в подметки не годились.

— Ты положись на меня! — сказал Баклажан.

Для вящей убедительности он побился об заклад на усы, но, увидев, что дед такой залог в грош не ставит, пустил под заклад свою честь, потом корову, а дальше и свою голову. Голова его дымилась, как куча навоза, и держалась на плечах ценой невероятных усилий, по мнению деда, такая голова не стоила выеденного яйца.

В те дикие и чудесные времена в нашем еще более диком и расчудесном крае происходило множество всевозможных краж. Воровали овец, уводили волов и лошадей, умыкали девок. А некоторые девки сами себя «умыкали» — убегали в дом свекра и свекрови, это совершалось молниеносно, без труда — все равно что забить гол в свои ворота. Других же приходилось красть по-настоящему, поскольку родители их и слышать не хотели об их избранниках. Но был еще один сорт невест, которые сами делали так, чтобы будущие мужья их похищали, — так они набивали себе цену в глазах общества. Эти умыкания инсценировались для отвода глаз и были несложны для «постановки», как наши современные пьесы. Правда, впоследствии это не мешало «похищенным» таким образом женам намекать своим мужьям, что они «краденые», иными словами, что они были безмерно желанны, — то было утешение всей жизни. Другие же бабы, говоря о какой-нибудь своей товарке «краденая Ганка», томились завистью, мол, это надо же, видать, мужик ее не мог без нее жить, раз пошел на такое.

И если в двух случаях умыкания делались для блезиру, то в одном все происходило всерьез: шли в ход кинжалы, огнестрельное оружие и железные трости. Умыкатели были отчаянные сорвиголовы, ребята богатырского сложения, они врывались среди ночи к невесте в дом, подхватывали ее вместе с постелью, точно малое дитя, или же похищали из-под венца в церкви при всем честном народе. Правда, кое-кому из них приходилось расплачиваться за свою дерзновенность ногой или головой, но они утешали себя извечной мудростью наших бабок: юнак [10] Юнак — герой, молодец, богатырь. без раны не ходит… Жители моего края ревниво берегут традиции прадедов, в том числе и традиции воровства. Время, разумеется, беспощадно меняет все, меняет и традиции, как бы мы ни старались сберечь их первозданность, по меньшей мере они приобретают более современный вид. В наши дни, например, умыкание, этот молодецкий обычай, приняло новый облик, да иначе и быть не может, прогресс сказал свое веское слово во всех наших начинаниях. Никто уже не похищает себе жен среди бела дня, это считается варварством, да так оно и есть на самом деле; а к тому же современные девушки не ждут, чтобы их умыкали, — сами уходят к тем, кто им люб. Бывает, что они вторгаются в дома женатых мужчин, выживая оттуда жен и детей.