Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Прошло всего несколько месяцев, а в некоторых поместьях были введены усовершенствования, которые должны были принести свои плоды в отдаленном будущем, другие же именья были заложены и даже проданы. Журубица и Гунэ считали, что нужно иметь на руках много наличных денег, чтобы быть готовыми к любой неожиданности, а самое главное, чтобы вкладывать их на выгодных условиях в различные новые предприятия. Так, было решено не только продолжить строительство фабрики, начатое Буби, но и расширить эту фабрику.

— Бояре, когда они строят фабрику, думают о зеркалах, а не о стеклах для ламп! — говорила Катушка, стараясь при каждом удобном случае подчеркнуть несостоятельность прежней администрации.

Оживление наблюдалось абсолютно во всем. Гунэ занимался поместьями, пахотой, севом, Журубица распоряжалась в Бухаресте. Она бегала, проверяла, каждый вечер требовала от Сериана отчетов и в первую очередь, конечно, командовала. А Буби подписывал векселя и купчие.

Все хлопоты Катушка и Гунэ взяли на себя, не выговорив себе ни копейки, полагая, что это дело чести и совести Буби, но тот ни о чем подобном даже и не подумал. Ему казалось это вполне естественным, и он даже не ощущал, что от него ждут какой-то благодарности. Однако мало-помалу такое положение вещей изменило и отношения между ними. Хотя Буби был фактическим хозяином, Журубица и Гунэ старались дать ему понять свое превосходство, поскольку все дела вершили они. Поэтому у них появился насмешливый тон и ироническое отношение к Буби. Молодой барон все это прекрасно видел, только не решался с ними ссориться. Чтобы сохранить свою гордую независимость, он в одиночестве запирался со своими книгами или нотами, становясь совершенно недоступным ни для Журубицы, ни для Гунэ. Так жить Буби еще мог.

Великие преобразования и дерзкие проекты на будущее превратили бывшее имение старого Барбу в огромную стройку. Здесь закладывались какие-то шансы на удачу, но успеха нужно было ждать еще очень долго, да и то при благополучном завершении дел. А пока все выглядело шатким, неустойчивым и сомнительным. Сложись неблагоприятная обстановка, и все богатство пойдет прахом. Кто знает, что от него могло бы остаться!

В старый, потомственный особняк рода Барбу новые знакомые Журубицы принесли с собой и новые манеры, которые были вовсе не по вкусу Буби. Обеды из дома Ликуряну переместились сюда, а с ними вместе и непременный Потамиани. Время от времени стал захаживать и прокурор Ханджиу. Прокурор и Катушка еще больше сблизились, особенно после поражения, которое нанесла им резолюция, подписанная старым Барбу на смертном одре. Теперь эти люди беспрепятственно входили в его дом, где он прожил долгую жизнь, где память о нем хранили все вещи и даже запах комнат. По всему чувствовалось, что они хотят проникнуть в тайны этого дома. И Буби этому не препятствовал. Поговорив немного с друзьями, обычно он оставлял их одних. Именно в этом доме он обрел возможность уединяться и потому стремился ею воспользоваться.

Сначала Потамиани и Ханджиу как бы осторожно и нерешительно проникали в застывший мир, оставленный старым Барбу. То они что-то бормотали, рассматривая какую-нибудь фотографию или семейный портрет, то, взяв какую-нибудь безделушку и взвесив на ладони, как бы оценивая ее, бросали двусмысленные замечания, гулким эхом раздававшиеся в пустой гостиной. Однако день ото дня они становились все наглее. Ханджиу был при этом более сдержан и скрытен, Потамиани вел себя развязно. Задним числом они принялись перемывать косточки старого барона, имя которого постоянно было на устах у Катушки; стоило ей обнаружить в управлении имением что-то непонятное или неприемлемое для нее, как тут же произносилось имя Барбу. Катушка никак не желала простить старого барона. Получалось так, что Журубица, Потамиани и Ханджиу без зазрения совести пользовались богатствами рода Барбу и, сидя за роскошно накрытым столом и запуская под всякими предлогами руки в денежный сейф, не переставали при этом злословить и издеваться над бывшим владельцем дома. Только добродушный от природы Гунэ помалкивал, злословить ему мешали еще и воспоминания детства.

Понятно, что, когда появлялся Буби, издевательства прекращались и речи приобретали благопристойность. Только Потамиани не мог сдержаться и время от времени отпускал злое словцо по поводу давно минувшего семейного события или показавшейся ему смешной фотографии. В таких случаях лицо молодого барона мрачнело. Катушка тут же спохватывалась, возмущенно махала на грека руками, а тот, делая вид, что раскаивается, переводил разговор на другую тему. О чем вся троица не стеснялась говорить Буби в глаза, так это о разнице их материального положения. Буби был, по их словам, «беззаботным богачом», «счастливчиком», а они — людьми необеспеченными, незащищенными от жизненных невзгод.

— Когда у тебя куча денег и ешь ты золотой ложкой, какое тебе дело до других! — повторял то один, то другой.

Это была последовательно проводимая кампания против Буби: его старались пристыдить и заставить раскошелиться. Ничем не привязанный, как ему казалось, к своим владениям, уставший от неотвязной мысли, что как-то необходимо упорядочить хозяйство, напуганный предчувствием, что все пойдет прахом и он окажется на большой дороге, и вместе с тем желающий быть «свободным гостем жизни», как гласило некогда понравившееся ему выражение, Буби метался, обуреваемый противоречивыми чувствами, и сам, добрый и деликатный по натуре, чрезвычайно огорчался, если замечал, что приносит огорчения другим, стараясь изо всех сил сделать так, чтобы все вокруг него были довольны, радостны и благодарны. Как все слабые люди, он желал и себе и другим, чтобы время текло беспечно. Несправедливость, постоянно встречающаяся в жизни, так же как и борьба, заботы, огорчения заставляли его душевно страдать. И его вина — быть богачом, о которой ежедневно открыто на все лады говорилось ему, заставляла его страдать. В конце концов он и вправду начал чувствовать себя виноватым, особенно перед близкими ему людьми, потому что всех, кроме Потамиани, он считал своими друзьями. Хотя Буби был достаточно проницательным, эти люди, проявляя отзывчивость по всяческим пустякам, оберегая от повседневных забот, неведомых опасностей и вздорных слухов, всегда говоря «мы» и делая вид, что все они с ним заодно, сумели ему внушить чувство благодарности. Этот мнимый щит успокаивал молодого человека и согревал ему душу. Ощущение братства, заботливого отношения радовало Буби и будило в нем чувство признательности.

Таким-то путем Буби и пришел в один прекрасный день к мысли сделать Катушке подарок. Он вспомнил про те небольшие поместья, о которых заходила речь еще в те времена, когда изыскивались средства на строительство фабрики. Зидуриле и Глиганул эти два поместья были именно то, что нужно. Земли для пахоты были там не очень пригодные (о чем Гунэ не преминет сообщить Журубице), но и совсем бросовыми считать их тоже было нельзя. Вместе эти угодья составляли погонов пятьсот, что для Катушки было вполне достаточно. Под внешним безразличием Буби таились и тревога и скупость. Оставаясь в одиночестве, он испытывал страх, и ему казалось, что кто-то сжимает ему горло. Но за заботы, преданность, а особенно за их былую любовь, о которой молодой барон хранил самые теплые воспоминания, Катушка была достойна получить такой подарок. Дарственная была подписана в присутствии всех друзей. Гунэ, казалось, был даже счастлив. По его расчетам, следующим на очереди был он. Буби тоже был доволен. Он забыл свою меланхолию и, как в былые времена, собственноручно взялся за устройство обеда, желая отпраздновать такое событие. Стол был накрыт в большой отделанной дубом столовой, которую освещали четыре бронзовых канделябра, высившихся по углам. Журубица извлекла парадный сервиз и тяжелое столовое серебро с баронской короной. Все плотно поели, славно выпили, вдоволь посмеялись. Потом перешли в портретную, чтобы выпить кофе с ликером.