Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Как бы вы, ваша милость, — убили собаку, если бы потребовалось ее убить?

Барон в полном недоумении взглянул на него. Урматеку, щекоча собачке шею, продолжал:

— Я свою застрелил. Застрелил, потому что хотел рассчитаться за то несчастье, какое навлекла она на наши головы!

Урматеку стоял, глядя куда-то в пустоту, словно перед глазами его застыла эта ужасная картина.

— Как? Ты убил свою собаку? — спросил барон, — И у тебя хватило на это сил?

— Да, ваша милость!

— Представляю, что ты пережил! — Голос хозяина изменился, стал мягким, сочувствующим.

Услышав его, Урматеку понял, что победил. И поспешно принялся рассказывать все в подробностях. Он нарисовал ужасную сцену возвращения, рассказал, как жена его бросилась помогать Дородану, описал ту боль, которая охватила его, чувство ответственности перед людьми и тяжкие размышления, прежде чем он принял решение. Он рассказал про любовь, которую он питал к Боеру, не забыв вплести в этот рассказ и упоминание о том, что собака была подарком барона. Не забыл он поговорить и о том, какую радость доставляют ему домашние животные, о верности и преданности собак и о том, что все эти чувства внушили ему доброта и пример самого барона. Потом голос его задрожал, он добрался до кульминации: за гибель Дородана собака должна расплатиться! Куконул Барбу содрогнулся. А Урматеку видел себя уже с ружьем в руках, звал Боеру и спускался с ним в подвал.

— Собака словно предчувствовала конец, — повествовал Янку. — Металась, скулила. Ей было страшно, и она пыталась спрятаться. Ее нужно было ловить, словно она была лесной дичью. Я чувствовал, если это не совершится сейчас, силы меня покинут. Наконец я загнал ее между бочками. Поняв, что я задумал плохое, она попыталась защищаться: оскалила зубы и приготовилась к прыжку. Вот тогда я и представил себе бедного Дородана, как он упал, а его рвут и рвут эти клыки. Без сожаления и без боли, будто торопясь на помощь несчастному человеку, я шагнул вперед и выстрелил. Окровавленный Боеру ткнулся мордой в землю!

Разгоряченный собственным рассказом Урматеку и сам пристально поглядел на барона. Да, ему вновь удалось взять над ним верх. Барон, в смятении от рассказа Янку, уже и думать забыл о Дородане, восхищаясь и робея перед Урматеку. Не говоря ни слова, барон Барбу почти выхватил Фантоке из объятий рассказчика. Прижав собачонку к груди, он принялся целовать ее и ласкать, словно спас от рук человека, который способен был убить и ее. Янку молчал, будто после исповеди. Барон Барбу глубоко вздохнул. Доказательство невинности Янку было для него неоспоримым. Взяв со стола исписанный листок, он добавил еще несколько слов и протянул его Янку:

— Напечатай в широкой черной рамке и разошли по всему городу. Барон Барбу и его близкие (я и тебя туда вписал) извещают о смерти верного слуги и скорбят… — И, выражая то же доверие, что и прежде, барон хлопнул Янку по плечу и дружески шепнул: — Не забудь, Янку, приди пораньше, вместе пойдем на похороны!

Пэуна сновала по взбудораженному дому, прислушивалась к перешептываниям слуг. Янку уже уходил, когда она бросилась к нему в большой прихожей, где поджидала его в уголке, и прошептала:

— Берегись! Все против тебя!

Янку показал ей бумажку: в списке рядом с именем барона стояла его фамилия.

Женщина улыбнулась, сказав: «Вот и хорошо!», и исчезла.

На кухне стоял невероятный шум: каждый на свой лад рассказывал, чем кончится история с Янку.

Пэуна, молча все это выслушав, высказала свое мнение последней:

— Если на похоронах барон с господином Янку не будут стоять рядышком, не зовите меня больше Пэуной.

Все ошеломленно смолкли. Эта здравая мысль никак не могла поместиться в их скудных умишках.

Как и Лефтерикэ, Урматеку прислал Дородану венок из бисера, а в день похорон в назначенный час рядом с бароном прошел через кладбищенские ворота. Пораженные слуги и мелкие служащие почтительно расступились перед ними. Но и этого Урматеку было мало. Из всех тем, на какие он мог бы поговорить с бароном, он избрал новости, касающиеся Буби, чувствуя, что об этом можно говорить и на кладбище, не вызывая ни недовольства, ни подозрений. И он не ошибся. Старый хозяин слушал и смотрел на него так, что со стороны они казались двумя важными господами, занятыми делами и по-дружески обменивающимися мыслями, недоступными другим. Это и нужно было Урматеку! Пройдя мимо могильной ямы, они вошли в церковь, где уже началось отпевание. Янку смешался с толпой позади барона, чтобы не глядеть на покойника, и вдобавок он как бы подчеркивал свое почтительное отношение к хозяину. Того, что они рядом шли по кладбищу, ему было вполне достаточно.

На похоронах были почти все, с кем так или иначе связала его жизнь. На другой стороне, почти возле могилы, стоял Буби, которого вызвала депешей Катушка. Увидев отца, он почтительно поклонился. Еще дальше, под липой, стояла и сама Катушка, а рядом, прячась за дерево, Гунэ Ликуряну, который время от времени, когда никто не смотрел в их сторону, будто случайно касался ее талии. Еще дальше, чтобы не встречаться глазами и не здороваться, стояли кукоана Мица и Амелика. Перед собою, словно детей, они поставили Мили и Мали. Иванчиу стоял один, совсем в стороне, а Швайкерт смотрел в вырытую яму. Около могилы Дородана билась, причитая, его племянница. Заливаясь плачем, она кричала:

— Собаки тебя убили, дядюшка, собаки!

Старый барон при этом чувствовал что-то вроде смущения, но вызвано оно было скорее желанием покоя и благопристойности, нежели сочувствием или болью. Поэтому, поглядывая на причитающую в голос женщину и пожимая плечами, он отыскивал глазами Урматеку, словно беря его в свидетели, насколько причитания эти бессмысленны, а возможно, и неуместны. Янку, напустив на себя печальный вид, смотрел куда-то вдаль, поверх могил. Однако тайком он косился на всех остальных, пытаясь угадать, что они думают. Чаще всего он посматривал на Иванчиу, но тусклый взгляд его мутно-серых глаз ничего определенного не выражал. Ощутил он на себе и злобный взгляд Катушки и понял, что, хоть он и заткнул рты всей домашней шушере, мелкоте, самая злая клевета, не нуждающаяся ни в доказательствах, ни в основаниях, еще жива.

Когда они уходили с кладбища, Иванчиу поймал его на дорожке между двух могил.

— Послушай, Янку, подходит срок выплаты заклада. Делай как знаешь, но денежки мне верни. Я из компании хочу выйти!

Янку остановился и почти что рявкнул:

— Завтра тебе отдать?

Иванчиу растерялся. Неповоротливый ум его заподозрил какой-то подвох. И едва слышно он пробормотал:

— Завтра не надо, только в срок…

Урматеку, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной, что не помешало Иванчиу через два дня вновь, как обычно, явиться к нему на обед.