Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Владей на здоровье, дорогой Янку! Хозяйствуй и преумножай!

Барон узнал и бывшего своего кредитора, ростовщика Лефтера. Тот, улыбаясь, спешил к нему, желая тоже удостоиться баронской милости. Однако барон, холодно взглянув, пресек эти несвоевременные желания и, не подавая руки ростовщику, произнес:

— Доброе дело сделал!

После того как барон удалился, все оставшиеся в зале сгрудились вокруг Янку Урматеку, кто с поздравлениями, кто с подобострастной лестью. Среди судейских давно уже поговаривали, что Урматеку далеко пойдет и многого достигнет. Имя его всегда связывали с именем барона. О нем ходили разные слухи, и они то разгорались, то затухали, в зависимости от того, что происходило. И вот теперь говори ни говори — Янку Урматеку стал помещиком, купил землю барона с его одобрения, совершил честную сделку, и барон при всем честном народе дружески обласкал его.

Единственно, кого тревожила сделка, был Манолаке Тыркэ. Да и как могло быть иначе, если крестный сам себя надул на целое состояние. Ведь при займе, рассуждал Тыркэ, цена имения была вздута, чтобы барон получил побольше денег, так почему же Урматеку дал ту же цену при покупке, когда имение, судя по последней описи, не стоило и половины?! Конечно — дело сделано, ничего не попишешь, а все-таки жаль! И он решил, что сейчас не стоит портить крестному радость, а вот потом он обязательно все объяснит Урматеку, откроет ему глаза, может быть, и удастся что-нибудь исправить…

После длительного, двенадцатилетнего, политического господства Янку Брэтиану все еще сильная, хотя и несколько распыленная либеральная оппозиция продолжала чинить всяческие препятствия правительству, которое из-за непрерывных волнений, борьбы и разногласий едва удерживалось у власти. Много консервативных кабинетов, то обновляемых частично, то полностью, сменило друг друга, когда осенью 1891 года вновь стали обсуждаться варианты укрепления кабинета министров. Барон Барбу отказывался участвовать в правительстве из-за свежеиспеченных или поспешно выскочивших политических деятелей. Они казались ему нечистыми и жадными. Не раз в клубе консерваторы поднимали вопрос о том, чтобы перейти к открытой борьбе, и открыто обвиняли барона в том, что он предает их дело, в то время как либералы, вменяя ему в вину чувство гордости и фамильной чести, говорил о нем как о фигуре устаревшей и несостоятельной. С некоторых пор либеральные листки печатали одну и ту же карикатуру под заголовком «Собачий угодник!», намекая на Урматеку и страсть к собакам. Барон Барбу изображался маленьким, хиленьким, с огромной лысеющей головой. На нем был сюртук, из-за отворота которого выглядывала тоже лысая, с выпученными глазами непомерно большая голова Фантоке. Вокруг барона кольцом располагались всевозможные собаки — от бездомных шавок до сторожевых псов, которых он кормил. А тень барона на стене, тоже головастая, усатая, с суровым взглядом, должна была изображать Урматеку. Но поскольку Янку если и был известен, то в очень узком кругу, и карикатура получилась непохожей. Нужно было знать, что за человек имелся в виду, и тогда намек становился понятным. Подобные выпады мало трогали старого барона, хотя насмешки либеральных газет особенно участились с тех пор, как семейство Барбу занялось фабрикой, — старому консерватору не могли простить столь передовых идей. Правда, фабрики еще не существовало, о ней было только заявлено и проведено несколько банковских операций фирмой сына за подписью отца. Но разве обязательно нужно иметь действующую фабрику, чтобы заслужить клевету врагов и похвалы друзей. Благодаря фабрике популярность барона настолько возросла, что на его долю, кроме неприятностей политической жизни, досталось и почетное предложение войти в правительство.

Ноябрь месяц был особенно несчастливым для консерваторов. Все их политические компании потерпели фиаско. И когда в конце месяца консервативную партию постиг сокрушительный кризис и кабинет министров был распущен, барон Барбу понял, что не имеет больше права оставаться в стороне. Конечно, руководило им высокое чувство долга принципиального консерватора, но вместе с тем и некое предложение, полученное через Урматеку, при утреннем одевании. Урматеку рассказал ему об удивительном, но если разобраться, вполне естественном событии: когда он обратился за деньгами в банк, субсидирующий либералов, ему шепнули, что если барон, заботясь о равновесии и взаимопонимании между партиями, войдет в правительство, то либералы окажут ему помощь в строительстве фабрики. Потому как, — тут Урматеку глубоко вздохнул, — если оставить дело на попечение Буби, все пойдет прахом, — и мудро призывал барона действовать. Барон принял предложение войти в новое правительство, выбрав для себя портфель министра юстиции. Утром он дал согласие, а к вечеру, после уточнения и утверждения списков кабинета, ждал присяги.

Ждал барон Барбу, сидя в своей опочивальне вместе с Урматеку, которого вызвал с самого утра. Не будь фельетонов и карикатур в либеральных газетах, а потом предложения со стороны либерального банка, старому барону и в голову бы не пришло вовлекать в политическую жизнь Урматеку. Ничего, кроме презрения и гадливости ко всей этой политической возне, барон не испытывал, но в нем взыграл дух противоречия. До этого он никогда и не думал ни о чем подобном — ни он, ни тем более его управляющий, который был сверх меры счастлив удачной торговой сделкой. Но в бароне Барбу было что-то и от капризной женщины, и от ребенка! Непосредственность, с какой он восторгался или негодовал, воспринималась его противниками либо как слабость, либо как некомпетентность. Постоянные попреки доверенным лицом его раздражили, и он заявил: «Ах, вам доверенное лицо понадобилось? Ну так будет вам доверенное лицо!» — и решил ввести Урматеку в политические сферы. «По существу, конечно, — думал про себя барон, — и по происхождению и по наклонностям Янку ближе к либералам, чем к консерваторам! Не случайно он их умаслил с фабрикой. Не случайно через него они передали свое предложение. Все это ясно с первого взгляда. Но все-таки люди вроде Урматеку нужны для укрепления партии, и, по правде говоря, таких, как он, в партии уже немало».

Это утро поставило Янку перед великим искушением. Из всего, что он повидал и испытал, политика могла оказаться для него опасной игрой, с которой лучше было бы ему накрепко не связываться.

С тех пор, как он служил барону Барбу, в его жизнь впервые вторгался водоворот политики (министерские посты барона обычно никак его не касались), и Урматеку дал себе слово все рассмотреть вблизи, познакомиться с разными людьми, по возможности устроить свои дела, а главное — усвоить разные обычаи, школы для которых нигде не имеется, но они, однако, и благородны и необходимы в жизни.