Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— Еще бы, ваша милость! Как говорится, чего не простишь, то потеряешь! — подхватил многозначительно Урматеку, явно радуясь всеобщему примирению.

Почтительно изогнувшись, он почти подбежал к домнице Наталии и поцеловал ей руку, потом широко, по-мужски, протянул руку Буби.

Поколебавшись, молодой барон ответил весьма сдержанно:

— Поздравляю с имением!

— Можно и со многим другим, господин Буби, потому как с помощью господина министра дело у меня пошло! — сияя улыбкой, подхватил Янку.

Урматеку так и лучился радостью и желанием всех примирить. Хотя они давно уже не виделись, Буби показалось, что изменился он мало, разве стал чуть более самоуверенным, шумным и предприимчивым. И опять, как было уже не раз, Буби спросил себя, что же за человек этот Урматеку и как все-таки к нему относиться? Многое из того, что Буби видел, а в особенности слышал, рисовало весьма мрачную фигуру. День за днем Журубица не уставала напоминать ему об Урматеку. Все свои разговоры она сворачивала на Янку, говорила много, злобно, приводила всяческие подробности. Когда все ужасные случаи были рассказаны, и не один раз, она не погнушалась коснуться и их любовных отношений, описывала их пространно, порой с меланхолической интонацией, которая всегда будила ревность Буби. К тому же не затихли еще слухи и пересуды, вызванные смертью Дородана. И вот судьба опять их свела лицом к лицу. Он снова видит Урматеку спокойного, уверенного, всегда готового помочь, полного неиссякающей силы и бьющей через край энергии.

Вот, например, сейчас старому барону пришло в голову, несмотря на поздний час, во что бы то ни стало повидать своего брата Штефана, который все последнее время вел себя тише воды ниже травы, за что и был прощен бароном Барбу. Все утомлены переживаниями, устали от радостного волнения, и в полной растерянности, всем кажется, что разыскать Штефана, который вечно куда-то пропадает, невозможно. Один Урматеку, всегда готовый действовать, трезво оценил ситуацию и в мгновение ока составил план поисков. Отчетливо и громко он предложил разослать несколько писем, которые барон тут же и написал. Позвал слуг. Раздал несколько адресов, где вероятнее всего можно было его отыскать. Урматеку подумал за всех, воодушевил нарочных, успокоил нетерпеливых. Благодаря этому маленькому происшествию Буби вновь увидел Урматеку прежним, только, может быть, еще более деловым. И этот живой Урматеку вытеснил своего двойника, созданного раздраженным воображением Буби. Так что Буби не пожалел, что явился с примирением. Янку же после унижения, пережитого им в карете, купался в теплом дружеском доброжелательстве, которым так и веяло от старого барона. С особой остротой Янку почувствовал, что теперешняя их близость зависит не от слов и не от его услужливости, а от чего-то другого, чего он давно уже ждал. Господское высокомерие по отношению ко всему миру значительно поубавилось по отношению к нему, Янку, и он как бы переступил порог и готов вступить в круг господ, что было так необходимо для успешного жизненного дебюта Амелики. Урматеку хотелось распространить эту радость и на свою семью, упомянуть жену, дочь, поговорить об их почтительной преданности. Желание это было так велико, что он чуть было ему не поддался. Однако осторожность и предусмотрительность уберегли его от этого промаха. Окинув взглядом присутствующих, он все взвесил, все припомнил. Перед глазами его встала ссора у модистки, в которую вольно или невольно был замешан и Буби, и он понял, что именно она и была единственной и самой серьезной причиной гнева старого барона. Его верное чутье тут же подсказало ему, что упоминать сейчас жену и дочь не только неуместно, но и опасно. Примирение было общим благом, и его следовало тщательно охранять. И тут же он отказался от своего намерения, решив, что для него найдется более благоприятный случай. Способность тонко чувствовать положение была одним из природных качеств Янку Урматеку. И шло оно от сложного внутреннего равновесия между опаской и дерзостью, которые, слившись воедино, и были тем, что одни называли подлостью, другие — умом, а Янку Урматеку — своей удачливостью и счастьем.

Но всю полноту произошедших с ним перемен Янку ощутил только дома, в покое и тишине, и воспринял их как глубинную тайну и возможность будущего своего торжества.

Когда он, еще весь взбудораженный, вошел к себе в кабинет, кукоана Мица, спокойная как всегда, скручивала для него папиросы. Тремя пальцами захватывала она щепотку табаку, быстро разравнивала ее на бумажке, склеивала и бросала в лежащую на столе кучу. Супруги поздоровались как обычно, и Урматеку в изнеможении опустился в кресло. Во всем теле он ощущал приятную усталость. С того самого дня, когда Янку вернулся с аукциона и, поцеловав жену в лоб, выпалил: «Именье наше!», им и поговорить было некогда. Нахлынули хлопоты в связи с назначением барона на пост министра, беготня, разъезды, поздние возвращения домой, и вот наконец супруги сидели в вечерней тишине вместе. Сначала оба они молчали, погруженные каждый в свои мысли.

Урматеку неведомо в который раз производил в уме разные подсчеты, оперируя доходами и капиталом, деньгами на расходы и отложенными про запас, приданым Амелики и суммами без определенного назначения, свободными, идущими на удовлетворение его старых пристрастий, а также и новых, которые стали появляться вместе с постепенно меняющимся ходом его жизни. Спустя некоторое время, так и не подняв глаз, следивших, как привычные пальцы ловко свертывают папиросы, кукоана Мица просто по-домашнему, словно продолжая давно начатый разговор, сказала:

— Ну, что, права я была, Янку?

Урматеку прекратил считать, потянулся и, откинув назад голову, словно хотел посмотреть на жену издали, подтвердил:

— Конечно права! Но откуда ты это знаешь? Страшная ты женщина, Мица!

Кукоана Мица ничего не ответила, только улыбнулась, будто зная, что в доме кроме них есть и еще кто-то, кого знает она одна и от кого получает невидимые, но верные знаки. Кукоана Мица и Урматеку оба чувствовали, что в их жизни произошел решительный поворот: она была довольна тем, что предчувствия ее сбылись, он радовался, что все рассчитал правильно. Это была значительная и важная для обоих минута, и оба они ощутили, что время увлекает их вперед, и опять кукоана Мица высказала главное, что определяло их будущее:

— Янку, а ты позаботился о приданом для дочки? Ведь это нужно сделать прежде всего!

На этот раз Янку ничего не ответил, но весьма многозначительно посмотрел на жену.

Кукоана Мица поняла и осталась довольна.

Так закончился разговор о самых важных вещах между Урматеку и его супругой. Несомненно, что лишь благодаря кукоане Мице разговор этот был сдержанным и немногословным. Будь все в руках Янку, все было бы шумно, длинно и высокопарно.