Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

Обретя уверенность и спокойствие, муж и жена вернулись к повседневным заботам. Опять помолчав и подумав о мелких повседневных нуждах, таких как необходимость есть, пить, спать, Янку вновь принялся за расчеты, с аппетитом ужиная холодными закусками, аккуратно и красиво расставленными на подносе, который он обнаружил у себя на письменном столе.

— А знаешь, Мица, завтра я подаю в отставку, — сообщил вдруг муж.

Неожиданное известие, казалось, произвело на жену впечатление большее, нежели все другие перемены. Она прекратила работу и вопросительно посмотрела на него. Потом встала и, подойдя к столу, испуганно и умоляюще сказала мужу:

— Янку, ты знаешь, как лучше поступить! Правильно ты делаешь? Это обязательно делать завтра?

— Завтра.

Голос Янку звучал решительно. Не требуя иных разъяснений, кукоана Мица вернулась на свое место. Она привыкла молча переносить все житейские перипетии, но не могла скрыть ни своего огорчения, ни сожаления. Янку никак не мог понять, чем же она недовольна. Ведь и она знала не хуже него, что жизнь у них теперь вполне обеспечена, а значит, он свободен поступать, как ему вздумается. Тогда из-за чего же она огорчается?

— Что, Мица, ты не хочешь, чтобы я подавал в отставку? — спросил он. — Хочешь, чтобы я всю жизнь оставался чиновником?

— Да нет! — отвечала жена, краснея.

— Тогда когда же мне подавать в отставку?

— Попозднее.

— А почему? — настойчиво расспрашивал муж.

Кукоана Мица не решилась ответить сразу. Она всегда стеснялась выражать свой желания, а в том, о чем она хотела бы попросить, была и ее доля заинтересованности. Урматеку настаивал:

— Когда же ты хочешь, чтобы я подал в отставку?

Жена молчала.

— Когда? — снова спросил муж, и в голосе зазвучали жесткие нотки.

— После первого января, Янку. Амелика тоже была бы рада! — проговорила кукоана Мица и, покраснев еще больше, съежилась на своем стуле.

Наконец-то Урматеку понял. Растроганный, он подошел к жене и погладил ее по голове. Потом от души рассмеялся, растроганный простодушием и благоразумием жены. По сравнению с его притязаниями желания его жены были куда как скромны, и выполнить их не составляло большого труда.

Каждый год первого января король Кароль I давал во дворце большой бал. На него приглашались представители всех сословий, и чиновники, имеющие добропорядочное имя и выдвинувшиеся по службе, тоже питали надежду если не в этот, то на следующий год быть приглашенными на празднество, когда король желал увидеть своих подданных из самых разных и дальних углов страны. Урматеку, уверенный в протекции барона Барбу даже до того, как тот сделался министром, пообещал кукоане Мице, сославшись на свое право старого чиновника, что на бал в будущем году обязательно будут приглашены и они. Услышав сегодня об отставке, бедная женщина решила, что единственная возможность побывать во дворце для нее потеряна. Понадобилось немало времени, чтобы растолковать ей все и убедить, что муж ее будет иметь куда больше прав на приглашение, став секретарем министерства. Мало того, заняв новый пост, он станет куда свободнее в своих действиях, и люди будут смотреть и относиться к нему совсем по-иному. Перестав быть судейским, он, если правильно истолковывать неписаные, но практически действующие законы, сможет именовать себя адвокатом. Урматеку взял большой лист бумаги и большими буквами изобразил на нем будущую свою табличку:

Кукоана Мица молча смотрела на него и слушала. Потом, внимательно разглядев бумагу, спросила:

— А как она будет выглядеть?

— Золотом по черному! — гордо ответил Янку. — Прибью ее на ворота, с правой стороны.

— Красиво! — прошептала она.

Урматеку взял синий карандаш и еще раз обвел все буквы. Единственным человеком, который мог бы опротестовать эту затею, был Дородан, но он давно уже спал вечным сном.

— А можно это? — спохватилась вдруг испуганная кукоана Мица.

— Можно! Барон Барбу — очень сильный человек! — спокойно ответил Урматеку.

И действительно, после отставки, после назначения на должность секретаря министерства и выборов в председатели управления государственными служащими был и бал во дворце. Между делом Урматеку наградили орденом Румынской короны третьей степени в связи с продолжительной и плодотворной службой в министерстве юстиции. Как и следовало ожидать, каждое из этих событий было отпраздновано, но без излишней пышности. Так же скромно прошли и рождественские праздники, потому что дом Урматеку жил одним — приготовлением к королевскому балу, Председатель управления государственными служащими был приглашен во дворец вместе с супругой и дочерью. Все трое занялись своими туалетами. Урматеку заказал себе фрак. Женщины долго колебались, выбирая фасон и цвет платьев. Янку выразил желание видеть Амелику в национальном костюме. Он говорил, что он истинный румын, что он председатель государственных служащих и всем, что он имеет, он обязан родной стране, вдобавок он теперь еще и помещик. К тому же он слыхал, что многие знатные дамы из высшего света стали именно так одеваться на балы. Однако кукоана Мица отчаянно этому воспротивилась:

— Если не сейчас, то когда же и шить платье из розового креп-сатина с кружевами и воланами? — твердила она, и Амелика полностью соглашалась с ней, не выражая ни малейшего желания наряжаться в национальный костюм.

В конце концов Амелике было сшито розовое платье с тончайшими кружевами и бесчисленными воланами, а кукоане Мице — платье из черного шелка с пышными складками. Когда от портних в больших коробках прибывали на примерку туалеты, которые, сгибаясь от тяжести, приносили закоченевшие на морозе девочки, кукоана Мица и Амелика до позднего вечера не отпускали от себя Мили и Мали, прося их присутствовать при примерке и оставляя ужинать. Была на это и еще одна причина: барон сообщил Урматеку, что при появлении короля и королевы дамы должны делать реверанс. Среди всех их знакомых, за исключением домницы Натали, которую никто не решился бы потревожить, только Мили и Мали представляли себе, что это такое. Как добропорядочные австриячки из Вены, где полным-полно всяческих князей, они обучались всяким тонкостям обхождения дома. И вот Мали стала обучать кукоану Мицу, а Мили — Амелику. По вечерам, когда Янку возвращался домой в сопровождении Швайкерта с одним желанием — тихо распить бутылочку вина из Дрэгэшань, он заставал четырех женщин, стоящих друг напротив друга. Видя, как они приподнимают юбки и, приседая, кланяются, Урматеку, весьма довольный, не без насмешки громко говорил:

— Ну-ну-ну, кукоана Мица! Ну-ну-ну, дорогая дочка! Смотрите не вывихните ноги!