Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

Чем выше поднималось осеннее солнце, тем краше становилось вокруг. Хрустальными сережками заблестел иней, началась капель. Я все сидел, погрузившись в воспоминания… Но почему же раньше, когда я охотился в этих местах, думы не одолевали меня? Почему сейчас вдруг все нахлынуло? Видно, это старость невольно будоражит душу и возвращает меня к молодым годам, когда все давалось легко и быстро.

Что же делала моя бедная Цэвлэ, когда я вернулся домой со своим первым крупным трофеем? В то время она была еще боязливой девчонкой: она выглядывала из-за своей юрты, как мышка, и посматривала то на меня, то на моего Серого, который едва тащил громадного изюбря. Я ее сразу заметил, и на душе стало радостно и легко: «Цэвлэ! Если ты станешь моей женой, я сделаю все, чтобы ты у меня была не хуже других. Скоро ли настанет тот день, когда ты будешь встречать меня с горячим чаем?»

Потом я громко разговаривал с односельчанами, которые пришли поздравить меня с удачной охотой: мне хотелось, чтобы Цэвлэ обязательно услышала мои слова и поняла, что я тоже стал настоящим охотником. С тех пор прошла не одна тысяча дней, но тот, самый первый, я никак не могу забыть. Помню, как я надеялся, что Цэвлэ зайдет к нам, но она не появилась в нашей юрте. Вечером я сам подошел к ней, когда она загоняла овец в кошару.

— Правда, что ты изюбря убил?

— Да! — гордо ответил я.

— Ты очень смелый человек.

— А что тут такого? Мужчина счастлив, когда он один в безлюдной степи… Да и чего бояться ночью на солончаке? Для этого не нужна настоящая смелость…

Но она прервала меня:

— Я это сказала не потому, что ты ночью подстерегал зверя на солончаке, а потому, что не побоялся убить его…

Тогда и я прервал ее:

— Дорогая моя Цэвлэ! Изюбрь ведь не медведь, он для человека не опасен. Вот медведь — совсем другое дело, и мне приятно, что ты так беспокоишься. — Я хотел взять ее за руку, но она резким движением вырвалась. Ее матово-белое лицо изменилось, и она, пристально посмотрев на меня, сказала:

— Ты стал настоящим грешным охотником-убийцей! — И, даже не оглянувшись, быстро зашагала к кошаре. В душе я обиделся на нее и подумал: «А что мне еще делать? Я ведь беден… Если не промышлять охотой, как же мы проживем? Кто станет нас кормить, одевать? У меня ведь нет скота и овец, как у богачей, и я забыл, когда ел жирную баранину и пил мясной бульон. В чем же моя вина? Если уж судьба сделала меня охотником, то я никогда не стану слугой богачей. Лучше бродить по родным лесам и горам всю жизнь».

Но моя обида на Цэвлэ прошла в ту же ночь, когда я подумал: «В чем же вина Цэвлэ передо мной? Я, наверное, просто не пришелся ей по душе. Разве найдется на свете человек, который бы сам пожелал себе прожить свою жизнь в бедности и невзгодах? Почему я должен завидовать, если она выйдет замуж за богатого человека? Наоборот, мне надо радоваться, глядя на ее счастливую жизнь».

Каким же глупым я был в то время, не мог сообразить, что каждая женщина милосердна от природы и в ней в конце концов верх берет материнское начало: доброта и сострадание…

Вскоре мы все-таки поженились, нарожали полон двор детей и прожили вместе почти сорок лет. Жили не хуже других, но бедная Цэвлэ раньше меня отправилась туда, куда и мне скоро придется уйти. Теперь, если бы захотелось вспомнить всю нашу долгую жизнь, потребовались бы дни, недели, а то и месяцы. В этом лесу каждая поляна, любой ручеек напоминают о ней. Взять, к примеру, эту тропинку: по ней мы ездили вместе бесчисленное множество раз — то за дровами, то еще за чем-нибудь. А вот теперь мне предстоит ехать по ней одному…

Я долго не решался оборвать нахлынувшие воспоминания. Но наступил полдень. «Пора возвращаться, нечего торчать здесь без толку», — подумал я и выехал на знакомую тропинку.

…Нынешние времена даже сравнить нельзя с тем, что было прежде. Все живут счастливо и в достатке. Если я сейчас и вернусь с пустыми руками, то никто ничего не скажет. Да я и сам не стану переживать, как раньше, когда охота была единственным источником существования для моей многодетной семьи.

Семеро детей и жена, восемь пар глаз каждый день с волнением вглядывались в горы, ожидая своего кормильца с добычей. Неважно с какой, только бы с добычей. Благо, что я был удачливым охотником. И мне казалось, что Хангай, зная мое бедственное положение, помогает мне.

Раньше я отправлялся на охоту с единственной целью — убить зверя, чтобы накормить голодных детей. Если мне одновременно попадались волк и косуля, то я, не задумываясь, бил косулю. Для моей семьи от волка не было никакого проку, и никто не вправе упрекнуть меня за то, что я сам, как хищник, выбирал того зверя, что был мне нужнее. Сейчас совсем другое дело… Не голод заставил меня отправиться на охоту… Теперь я думаю о стаде нашего объединения, беспокоюсь, как бы серый разбойник снова не наделал бед. Если сегодня ничего не получится, то попробую завтра… Если и завтра не повезет, то уж этой осенью-то обязательно его прикончу. Нельзя допустить, чтобы волк травил общественный скот…

Возвращаться не хотелось: уж больно весело журчал ручеек, приветливо шумел лес, да и мой старый конь вроде бы тоже раздумал поворачивать назад и спокойно щипал траву. Вполне возможно, что и он вспомнил свои молодые годы, когда мы с ним больше времени проводили в тайге, чем дома. «Собственно, куда мне спешить. Сын и невестка не оставят стадо без присмотра. Да и представится ли еще такой случай — меня ведь и за дровами уже в лес не посылают», — подумал я и повернул Буланого. Он как будто того и ждал.

Я решил подняться на гребень горы, и Буланый, словно угадав мои мысли, смело двинулся вверх по крутому склону. Мне почему-то захотелось взглянуть на кости своего Серого. Раньше я навещал его при каждой охоте, а вот последние десять лет ни разу здесь не был. От этой мысли мне стало совестно.

«Мы с тобой провели в этих местах лучшие свои годы. И сколько же нам доставалось от жары и лютых морозов, от оводов и мошкары. Сколько раз мы согревали и спасали друг друга», — думал я о Сером. Да и мой Буланый, видать, не забыл, как мы ездили с ним поклониться Серому: он резво направлялся туда, где я однажды навсегда оставил своего верного скакуна.

…Кости коня стали удивительно белыми: слякоть, дожди, ветры да и время брало свое. Я бережно поднял двумя руками череп, повернул его к востоку и мягко опустил на землю. Затем я набрал в подол разноцветных камушков и принялся, словно ребенок, украшать его. В это время прямо на череп упала тень пролетавшей птицы, и я невольно прикрыл его своим телом. «Проклятый черный ворон! Неотвязчивой тенью носишься ты за человеком, чтобы поживиться кровью», — пробормотал я. А ведь сам в былые времена не прочь был следовать за ним. Замечу, бывало, где они кружатся, и тотчас мчусь к тому месту, словно хитрый волк. Вороны никогда не обманывали. Они, словно разведчики, приводили прямо к добыче. А теперь вот от их карканья делается не по себе. Бедный мой конь! Сколько раз он спасал меня от верной гибели. Я же только один раз пришел к нему на выручку.