Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

Потому я и вспомнил сына, что эта белка точь-в-точь напомнила мне его игру в прятки в тот вечер. Она была такой же простодушной. Я в нее целился, а она, вместо того чтобы убежать и спрятаться, закрывала глаза лапками и, решив, что враг исчез, успокаивалась. Ее детское простодушие настолько тронуло меня, что я дал себе клятву никогда больше не убивать белок.

Должно быть, из-за нее-то я и разволновался тогда, подумав: «Может, в это время дети болеют и жена одна мучается с ними, переживает, а меня нет рядом». Нелегко все-таки приходится жене охотника: она по нескольку дней остается одна в доме, все заботы о хозяйстве и детях ложатся на ее плечи. Мне стало до боли в сердце жаль жену, да и соскучился я по малышам, и в тот же вечер возвратился домой…

Тридцать лет прошло с тех пор, и слава богу, что все эти годы я ни разу не целился в белок. Подумав так, я зашагал к своему Буланому. Невыносимо хотелось есть, и мучила жажда. Неужто я и дня теперь не могу выдержать без пищи? Вспомнилось, как хорошо было в свое время утолять жажду чистым горным снегом. Эта мысль придала мне бодрости, и остаток пути я преодолел легко. Мой старый добрый конь, как и в былые времена, спокойно стоял в лесной тиши, ожидая меня и чутко прислушиваясь к каждому шороху.

Я вывел Буланого на лесную поляну, где весело журчал родник, разнуздал его и напоил. Затем и сам напился вдоволь. Вода была так холодна, что ломило зубы. Солнце уже клонилось к закату, но я решил не торопиться. Во мне еще теплилась надежда отомстить свирепому хищнику. Расчет был прост: еще утром на инее я заметил следы старого волка, они вели к ущелью Агатуя. До ночи он обязательно должен спуститься по той же круче — другого пути у него нет. Матерые волки обычно не ждут ночи, они уже в сумерках выходят на охоту и, крадучись, пробираются к селениям: видно, не надеются на свою силу и потому стараются делать свое дело заблаговременно, чтобы до рассвета вернуться в горы. Другое дело молодые волки — эти рассчитывают на быстроту своих ног и выходят на охоту не раньше полуночи.

А старику, должно быть, немало досталось в жизни. Судя по следам, на одной лапе у него нет когтей. И все же взять его будет не так-то просто. Да, нам, двум старикам, не занимать опыта друг у друга. Ну что ж! Посмотрим, кто кого перехитрит.

Задумал-то я хорошо, а что, если он, пока я здесь топчусь, уже отправился в долину? Всего ведь не предусмотришь, да и много ли у меня надежды на свои глаза и руки — уже десять лет не держал ружья. Еще чего доброго столкнусь с ним нос к носу. «Надо торопиться», — подумал я и поскакал к ущелью Агатуя. Главное, чтобы он не почуял меня раньше времени.

Старого волка не ноги, а чутье выручает. У всякого зверя нюх превосходный, а этот, поди, до того развил свое чутье, что наверняка даже запахи трав различает. Не случайно у волков и ночью нос остается влажным. Только бы он не услышал, как я здесь продираюсь! Слух у матерого волка — тоже первое дело. Глаза у него теперь, конечно, не то, что у молодых, но все же…

Рассуждая так, я достиг долины Номнога и решил Буланого оставить там. Сам же зашагал к ущелью Агатуя, чтобы попасть туда до захода солнца.

Мне хотелось выбрать место поудобнее, и я забрался на вершину горы, покрытую густым кустарником. Здесь-то и устроил себе засидку: во-первых, ветерок дул в мою сторону, а кроме того, я учел привычку волков обозревать долины и подножия гор, когда они выходят из своего укрытия, — на моей памяти не было случая, чтобы они осматривали горные вершины. К тому же отсюда мне все было хорошо видно вокруг. Ну а если он появится совсем в сумерках? На что я тогда буду годен с моими глазами? Остается либо стрелять вслепую, либо идти в рукопашную.

«Ничего-ничего, в молодые годы не только волка, но и быстроногую косулю на скаку мог сразить», — подбадривал я себя, разглядывая склон горы, освещенный последними лучами солнца.

Этот склон тоже напомнил мне далекие годы, старых охотников с их кремневыми ружьями…

Был в те времена охотник Цеден, который частенько говаривал: «Если не научишься попадать в бегущего зверя, не бывать тебе толковым охотником». Он-то меня и натаскивал: сначала заставлял брать пилу и пилить чурки, а потом пускал их с горы, и, пока они катились, я должен был в них стрелять. После я вытаскивал из чурок пули и переливал их заново: со свинцом было тяжело.

Предавшись воспоминаниям, я чуть не упустил своего волка. Как я и предполагал, он появился еще до сумерек.

Он спускался вниз по оврагу, заросшему густым кустарником, и всякий раз, пройдя с десяток шагов, останавливался, чтобы прислушаться… Но меня он не чуял.

Надо подпустить его поближе. Еще… Совсем близко. Ну старик, ровным счетом ничегошеньки не чует! А может, так увлекся свежими коровьими следами и теперь, предвкушая добычу, роняет слюну, торопится. Похоже, он сейчас обо всем на свете позабыл, — ему бы только набить себе брюхо.

Старики говорили, что если волк оторвался от стаи, то это уже не волк. По всему видать, мне такой бирюк и попался.

Он был уже совсем рядом. Я слышал, как громко стучит мое сердце, чувствовал, что от волнения начинаю задыхаться, и никак не мог перевести дух. Вот уже и его широкая пасть, налитые кровью выпученные глаза…

Медлить было нельзя, и я тут же вскинул ружье, но не увидел в прицеле не только мушки, но и самого зверя. Прищурившись, почувствовал, что у меня слезятся глаза. «Черт побери! Не ребенок же я, в конце концов, который первый раз встретил волка!» — разозлился я на себя и вытер глаза рукавом. Волк, видно, уже почуял меня: он остановился и водил носом. В этот самый момент и раздался мой выстрел. Ну вот и все. А уж попал или нет — там будет видно. Потом я приподнялся и посмотрел: он лежал в нескольких метрах от того места, где остановился. Я подбежал к нему.

Раньше, кажется, со мной такого не бывало: пот с меня лился градом. Мало-помалу успокаиваясь, я закурил и начал осматривать волка. Удивили меня его размеры: он был огромный. Шкура у него была пятнистая, словно у леопарда-ирбиса, и вся в седых клочьях. По всему видать, его не раз трепали собаки и не раз настигали пули охотников. Да, не одну ночь, должно быть, провел он в этом скалистом ущелье, зализывая раны.

Я вытащил свой нож и с удивлением заметил, что он был теперь не больше вершка длиной — до того стерся. Таким ножом не только волка, но и мышь не разделаешь. А ведь был, как кинжал, длинный, когда я добыл своего первого изюбря. Время стирает все, даже сталь.

Сумерки быстро надвигались, и я понял, что не успею его ободрать, да к тому же можно испортить шкуру. Оставалось одно — взвалить волка на коня и везти домой, а там уж молодежь быстро бы его разделала.

Я поспешил к Буланому, но, пока шел, уже стемнело. Почуяв меня, он заржал и замотал головой. «Бедный мой! Что, соскучился по дому? Мне тоже чаю хочется. Ничего, скоро будем дома… Мы ведь с тобой не с пустыми руками возвращаемся. Старушка Дулма нам обрадуется, отомстили мы таки за буренку…» — говорил я Буланому, словно он понимал человеческий язык. Когда мы подъехали к убитому волку, конь стал пятиться назад и фыркать. «Надо же! За десять лет не только я, но ж ты забыл все на свете. Ну когда это мы с тобой боялись волка, да к тому же мертвого?» — стал уговаривать я его, но он продолжал пятиться назад.