Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

Я поднырнул опять, схватил Донгор и потащил к острову. Нелегко мне было ее спасти. Крепко-накрепко связанная веревками, она к тому же потеряла сознание… Ну, откачал я ее, привел в чувство, снял путы… Потом лодку выловил. Ночью пробрались мы с ней домой, похватали впопыхах кое-какие пожитки и отправились к родственникам в дальний айл. А когда гаминов прогнали, вернулись в родные края. С тех пор и не расстаемся.

Старик покачал головой и умолк. Опасный омут проскочили благополучно, и опять лодка выбралась на спокойную воду. Старик чуть приподнялся со скамьи и увидел вдалеке свой майхан. «Может, старуха и сейчас там стоит, смотрит нам вслед?» — подумал он. Эта мысль придала ему новые силы. Он принялся махать веслами, лодка неслась толчками вперед, через ветви торчащего из воды ивняка. А в небе неустанно кружились две чайки, и тени птиц скользили по гладкой поверхности реки.

Глядя на птиц, старик думал: «Не затопило ли у них гнезда, не унесло ли водой птенцов? Что-то уж больно мечутся, уж больно отчаянно кричат…» И в этот момент, очнувшись, застонала беременная. Вцепилась скрюченными от боли пальцами в борт лодки и в полубеспамятстве перевесилась через него. Молодой человек не успел ее оттащить, как в лодку хлынула вода.

— Дедушка! — воскликнул он. — Кажется, начались роды!

Женщина металась, хваталась руками за весла, борта, уцепилась за куст, мимо которого они проплывали, и лодка резко развернулась. Лицо женщины сделалось медным, похожим на раскаленный солнечный диск, что отражался в воде. Старый Дэндзэн напряг последние силы, чтобы не дать лодке опрокинуться, удержать ее на плаву. Казалось, вот сейчас лопнут вены у него на висках, сведет судорогой дрожащие от натуги кисти.

— Ох, беда какая, — бормотал он пересохшими губами. — Маленько дочка не дотерпела… Сейчас будет страшная быстрина, стрежень…

— Неужели не проскочим? — спросил, побледнев, молодой человек.

Старик не ответил. Лодку подхватило и понесло, но он неимоверными усилиями удержал ее поперек волны.

— Кажется, все, — вздохнул он. — Теперь должны выбраться.

И тотчас, словно получив наконец позволение, женщина отчаянно закричала. Ее вопль не мог заглушить даже ревущий поток. Старик со стесненным от жалости сердцем неистово греб, как вдруг он заметил, что одно весло дало трещину. «Ну нет, шалишь, — пробормотал он, слизывая соленый пот с губ, — все равно переправлю детей. Руками буду грести, а до берега дотяну».

Когда весло переломилось, он вытащил второе из уключины, и, загребая им то справа, то слева, повел лодку едва ли не так же ловко, как прежде. Но вот у него стала неметь левая рука, пришлось управляться одной правой. Он несколько раз куснул украдкой одеревеневшую кисть, боясь испугать этим молодых людей и стыдясь перед ними своей старческой немощи.

И тут он услышал слабый крик ребенка. У старика перехватило дыхание. «Боже мой, она родила, теперь я за троих в ответе… У-у, старая коряга, не смей уставать, прикажи своей руке работать, заставь стучать свое сердце, не теряй головы… Человек, он велик. Воистину велик! Человек, он все может!» — убеждал себя Дэндзэн.

— Дедушка, а дедушка, нет ли у вас чего — пуповину перевязать?

Старик очнулся. Пуповину. Он понятия не имел, чем ее перевязывают. Но, вспомнив про свою косицу, Дэндзэн с силой выдрал из нее пучок волос. Он так был взволнован, что даже не почувствовал боли. Передал пучок молодому мужу и отвернулся. А тот, лихорадочно припоминая лекции по акушерству, старался делать все как надо. Завернув плачущего младенца в свою рубаху, с гордостью и смятением показал его старику.

— Вот, — сказал он. — Смотрите, какое чудо!

— Да, — торжественно ответил старик. — Это чудо. Это чудо.

Медная краска медленно сползла с лица матери. Оно неудержимо светлело.

— Как дела, милая? — спросил Дэндзэн.

— Уже хорошо, — слабо улыбнулась она. — Спасибо.

— Сынок, возьми мой дэли, укрой жену, — озабоченно сказал старик.

Увидев на дне лодки кровь, он прошептал: «Это дань! Дань большой воде!»

Вдруг голова у него закружилась, небо и вода поплыли перед глазами, он зажмурился. Занятые ребенком, молодые ничего не заметили. А когда он пришел в себя, лодка сидела, накренившись, на мели и тихо покачивалась.

Дэндзэн перелез через борт и, стоя по пояс в воде, упершись в лодку обеими руками, столкнул ее с мели. Затем влез обратно и, взяв шест, воткнул его в илистое дно. Лодка пошла, но, как он ни старался, вытянуть глубоко всаженный в дно шест ему не удалось. Так он и остался торчать из воды, дрожа, как струна. Жалко стало старику своего отличного длинного шеста, срубленного им собственноручно прошлой зимой в лесу, однако он и не подумал за ним возвратиться. Надо было поскорее доставить роженицу на берег.

— Эх, зря я, видно, выпил утром водки. Это она, проклятая, меня подкузьмила, ослаб что-то, — сказал в свое оправдание старик. — Ну ничего, — тотчас успокоил он себя, — шест крепко сидит в иле, вода не смоет его, на обратном пути подхвачу.

Налегая на весло и с опаской поглядывая на тучи, клубившиеся у горизонта, он пересек последнюю протоку. Солнце уже уходило за вершины гор, когда нос лодки мягко, точно теленок, ткнулся в береговую кромку.

— Вот, дети мои, сказано — сделано. Довез я вас, — тихо произнес старик. — Вы подождите здесь, а я сбегаю вон в ту падь, где, видите, юрты стоят… Пригоню вам подводу.

Благополучный исход переправы влил в него новые силы. Он бодро выпрыгнул из лодки, пробежал несколько шагов и вдруг, словно подмытая под самый корень старая береза, рухнул на влажную землю.

Молодой отец, прижавший к груди младенца, увидев, как упал Дэндзэн-гуай, одним прыжком, не выпуская ребенка из рук, очутился около старика и свободной рукой попытался приподнять его голову. Но старый паромщик был мертв… Остановившийся, блаженный взор старика был устремлен на небо. В его глазах яркими точками отражалось солнце, которое, словно прячась от беды, уже почти совсем скрылось за вершину горы, окрасив прощальными лучами ее западный склон. Наступившие сумерки притушили коричневые воды коварно разлившейся Селенги. Как бы переводя дыхание, река приутихла. Занавес из тумана и облаков все ниже опускался над Селенгой.

И тут к небу снова вознесся слабенький крик новорожденного… Жизнь, великая нескончаемая жизнь, продолжалась.

Пер. Инны Варламовой.

— Я сплю.

— Где?

— В стране сказок. Я сплю посреди безлюдной степи, укутанной пушистым, словно лебяжий пух, снегом.

Вокруг необозримое царство снега. И ни соринки на нем. От него должно бы веять теплом, но почему так холодно и зябко? Откуда это леденящее душу студеное дыхание?