Корнелиу Леу - Власть

— И это все? — хмуро и мрачно спросил Дрэган.

— Все, — ответила она. Девушка почувствовала, как к ней протянулись большие сильные руки. Она ощутила, как они обхватили ее, увидела перед собой светящееся радостью лицо Дрэгана, его умные, живые, полные радости глаза, губы, услышала чуть осипший от волнения голос:

— Вот хорошо! Да будет тебе известно, милая ты моя, дорогой ты мой товарищ, что принято решение… Вот почему меня послали сюда!.. Чтобы я спрятал профессора!

Дрэгану, однако, некогда было обращать внимание на ее приятное удивление. Его огромные ладони слегка задрожали, ощутив мягкое тепло девичьих плеч. А ее волосы, ее черные волосы, пахнущие чем-то приятным, коснулись щек. «Какая глупость — продолжать говорить таким официальным, назидательным тоном, словно воспитатель», — подумал он. Но ничто иное не приходило ему в голову. И он, взволнованный, отошел.

— Что же вы будете делать после освобождения? — спросил он ее через минуту.

— Мечтала пойти в университет. Попытаюсь поехать в Бухарест, чтобы…

— Но зачем?!

В голосе Дрэгана прозвучала такая досада, что девушка и лейтенант удивились. Впрочем, девушка вряд ли. Вероятно, она поняла, откуда эта досада, его отчаяние, недовольство.

— Я была студенткой, — начала она объяснять, — почти два года была. Потом не смогла учиться, пришла и нанялась в канцелярию порта, но… — Закончить она не успела. Совсем рядом раздался сильный взрыв и началась артиллерийская дуэль.

— Пошли! — крикнул лейтенант. — Надо доложить о выполнении задания, а потом мы сможем принять участие в бою.

Он бросился бежать. Дрэган что-то крикнул девушке и поспешил следом за лейтенантом, время от времени оглядываясь.

— Найдешь ее, найдешь, не бойся! — сказал ему Василиу, по-приятельски хлопнув его по плечу, когда Дрэган догнал лейтенанта. Дрэган грустно кивнул головой в знак согласия, пытаясь робко возразить:

— Да разве в этом дело?

— Вы с ней прошли такое испытание за последние двадцать четыре часа, что…

Дрэган мрачно и недовольно взглянул на него. Ему было не до интимностей. Он устыдился того, что человек, с которым он иногда вел себя грубо, увидел его столь неожиданно проявившуюся слабость. И он заставил себя не думать больше о девушке. Позже, в машине, лейтенант не смог удержаться, чтобы не сказать:

— Господин Дрэган, я восхищен вами! Первый шок вы получили, когда узнали, что спаслись от казни. А теперь вот с этим профессором…

— Вы удивлены, что делом профессора заинтересовались?

— Пожалуй, нет. Я ведь понимаю: чтобы построить гидроэлектростанцию по хорошему проекту, нужны большие средства и время. Ни того ни другого не было, поэтому к исполнению брали всякого рода сомнительные проекты, из которых можно было выжать побольше денег. Я понял, почему мы ищем профессора сейчас: вы накануне взятия власти думаете о будущем. Но думать о чем-либо подобном перед войной, думать, как бы это сказать, о втором будущем — это восхитительно, господин Дрэган, просто восхитительно!

Дрэган дружелюбно взглянул на него и положил свою большую ладонь ему на колени.

— Вы честный гражданин. Вы всегда были готовы бороться, чтобы сбросить приспешников Гитлера, не так ли?

— Да, — скромно ответил лейтенант.

— А после, когда с ними было бы покончено, что вы стали бы делать?

Василиу посмотрел на него в недоумении:

— Не знаю, главное — покончить с ними. Потом было бы видно…

— Ну вот! — с явным удовольствием сказал Дрэган. — Для нас важно прежде всего то, что мы хотим сделать. Поэтому мы боролись, чтобы покончить с ними…

Ему теперь очень нравился этот человек в выцветшей форме, который смотрел на него с таким вниманием. Он чувствовал себя учителем, который показывает ученику, как создается какая-либо ценная вещь.

Ему всегда было очень приятно ощущать себя в роли человека, передающего свои знания другим. И не потому, что ему нравилось нянчиться, нет! Он привык смолоду помогать ближним, учиться у них и учить их.

— Да, господин Дрэган, — произнес с восхищением лейтенант, — а эта история с девушкой превосходит все остальное!

При упоминании о девушке Дрэган снова несколько смутился. Но этот длинный тощий лейтенант стал ему настолько близок, что Дрэгану было уже не стыдно откровенно признаться в своей слабости.

— Знаете, эта девушка… — сказал он неуверенно.

— Так что с ней?

— Я даже не знаю, существует ли она реально.

— Ого, а что может быть реальнее? Красивейшая реальность, господин Дрэган, реальность, которая может приносить лишь одну радость!

Дрэган не согласился с ним и мысленно сказал себе: «Кто знает! У меня до сих пор такое ощущение, что она химера моей смерти!»

Утро 29 октября 1944 года было темным, молчаливым. Море, казалось, готово было вот-вот разразиться бурей. В 11 часов перед примэрией [2] Румынское название городского муниципалитета. — Прим. ред. , около постамента памятника известному поэту, как это не раз случалось после 23 августа, расположилась группа рабочих.

Лица их были такими же, как и утро, — мрачными, молчаливыми, словно они ожидали, что вот-вот что-то должно случиться.

Никто не разговаривал: все не шелохнувшись смотрели на широкое, тяжелое здание примэрии с ее арками, на высокую башню с курантами и двумя бронзовыми кузнецами, отбивающими часы ударами по наковальне.

Несколько человек сидели на ступеньках постамента, другие стояли. Табачок переходил от одного к другому. Люди крутили цигарки и курили.

Собралось человек сорок, но площадь была настолько велика, что их почти не было заметно. С одной стороны площади находилось здание примэрии. С другой стороны, словно волнорез, преграждающий волнам путь, над восточным пляжем, стояли высокие узкие здания. В первых этажах домов прежде были рестораны, теперь же от них остались лишь одни вывески. Окна и двери были заколочены досками. Работали только два кафе и один трактир. На этажах, где располагались банки, коммерческие агентства, зерноторговые конторы экспортно-импортных фирм, было заметно некоторое оживление: раскрывались окна, и в них появлялись только что написанные вывески. А дальше, где площадь кончалась, начинались три улицы, ведущие в порт, к обрыву над морем и казино. Ежи из колючей проволоки, которыми еще недавно были окружены здания, теперь лежали в куче на углу, около бара «Алказар», слепые окна которого, казалось, ожидали любителей. Доски с немецкой надписью: «Verboten» [3] «Запрещено» (нем.) . валялись на земле, под ногами прохожих.

Расходясь от верхней части площади, три улицы шли по склону сквозь ряды высоких узких, с пузатыми балконами, лоджиями, фризами из штукатурки, с симпатичными мансардами домов, смотрящих на море своими слуховыми окнами.