Корнелиу Леу - Власть

— К оружию, граждане! — пронзительно зазвенел его голос, срываясь до хрипоты. — Жгите все! Уничтожайте жестокий и несправедливый строй!

Площадь пересекали редкие пешеходы. Они подходили к столикам кафе или присоединялись к группе рабочих, расположившихся вокруг памятника, и спрашивали, что слышно нового.

В окнах клуба национально-либеральной партии устанавливали знамена государств Объединенных Наций, портреты короля и королевы. До перемирия эти портреты стояли в витринах в окружении знамен стран оси Берлин — Рим — Токио.

Рыбаки, в одежде с прилипшей рыбьей чешуей, несли в корзинах ставриду. Они пересекли площадь и направились к своему трактиру у боковой улицы.

— Вот как, вот как, — кричал Кокорич. — Вот как добывается хлеб насущный!.. — Он показал на двух сидящих за столиками господ в твердых воротничках с галстуками, завязанными в огромный, как кулак, узел. — Не так, как вы, вампиры народа!

Один из господ, поменьше ростом, неуверенно поднялся и взял трость.

— Я думаю, надо уходить.

Другой, повыше, с пушистыми усами, посмотрел на него с презрением.

— Это почему же? Чтобы доставить им удовольствие?.. Э, нет, я никуда не пойду. Это послужит нам уроком. Говорил префекту: объяви осадное положение, запрети все… Запреты нужны, милейший, запреты!

Кокорич продолжал кричать:

— Уничтожьте этот мир, ребята, другого пути нет! Мировая революция!.. Э, ничего, что меня исключили!.. Уничтожьте их! — И накинулся на сидящих неподалеку двух господ: — Эксплуатация человека человеком! Тьфу! И вам не стыдно?! Уничтожьте их, ребята! Подожгите всю эту мерзкую землю и сделайте другую! К оружию, граждане! Мировая революция… Ура-а-а! — Этот одетый в черную поддевку человек со взъерошенными вокруг лысины волосами готов был броситься в драку. Тогда из группы рабочих поднялся Тебейкэ и, подойдя к свихнувшемуся старику, крикнул ему:

— Заткнись и не болтай от имени революции!

Кокорич виновато взглянул на него и жалобно забубнил:

— Презираете меня, ребята? Что ж, я, старый болван, того и заслуживаю!

— Ну а если ты понимаешь это, так зачем несешь от нашего имени всякую чепуху? — Лицо Тебейкэ было строгим.

Кокорич поднял на него покрасневшие глаза и простонал:

— Не могу… не могу… Посмотри, как бьется мое сердце. Я же борец!

— Молчи! — прикрикнул на анархиста Тебейкэ. — Ты всегда был скандалистом и предателем! Мне об этом еще давно говорил отец. Тебя всегда считали демагогом! Когда люди тебе доверяли, ты доносил на них. Нет у тебя никакого права говорить от нашего имени! — Тебейкэ повернулся к нему спиной и направился к рабочим, но не успел дойти до них, как около сточной канавы к нему подошел старичок.

— Простите, вы коммунист?

Молодой человек, внимательно разглядывая лицо обратившегося к нему старичка, недоброжелательно спросил:

— Что вас интересует?

Тощий, костлявый старичок в черном осеннем пальто и широкополой шляпе ответил ему чрезвычайно серьезно:

— Поверьте, меня это очень интересует.

Старичок шел рядом с Тебейкэ, опираясь на трость зонтика, и говорил с необычайной убедительностью:

— Меня чрезвычайно интересует… С тех пор как здесь прошли советские войска, мне удалось поговорить со многими солдатами и офицерами. Меня интересовало, как выглядят коммунисты, о чем они думают. Большое дело — познать людей, которые заменяют одно общество другим, узнать, что они думают, увидеть, как ведут себя… Я уже вам сказал, меня это все чрезвычайно интересует!

— Дрэган, слышишь, что его интересует — настоящие ли мы коммунисты?

Дрэган вышел из толпы товарищей и подошел к ним. Ему понравился этот старик, похожий на алхимика. Вероятно, по этой причине Дрэган ответил с некоторой симпатией:

— А что, Тебейкэ, может быть, и в самом деле ему это интересно?

— Конечно интересно, — настаивал на своем старичок, несколько обиженный тем, что его не принимают всерьез. — Логично ведь: если бы меня это не интересовало, я не спрашивал бы. Я профессор истории, — продолжал он, внимательно глядя на собеседников. — Коммунисты теперь выходят на арену истории. Мне хочется собственными глазами посмотреть на них, поэтому я вас и спрашиваю.

— Коммунисты вышли на мировую арену много раньше! — уточнил Тебейкэ.

Верный своей манере ко всему относиться серьезно, профессор ответил:

— Не знаю, я их не видел. Я не знаю, как выглядят коммунисты, потому и обратился к вам. Они выглядят так же, как и вы?

На Дрэгана произвела большое впечатление серьезность этого несколько странного старого человека с высохшим лицом и тоненьким голосочком. Он сразу же отметил про себя стремление профессора не скрывать своих мыслей. Ему даже захотелось взять старичка под руку и сказать ему что-нибудь ободряющее. Но он не осмелился этого сделать.

— Коммунисты такие же люди, как мы, господин профессор, — ответил он с оттенком упрека. — Или вы думаете, что коммунисты не люди?

— Вот я и хочу понять: какие они люди?

— Какие? Вот такие же, как я, как вы.

— И ничем не отличаются?

— А чем им отличаться? — Настойчивость старика несколько смущала Дрэгана. — Вот что, профессор, я знаю только одно: этот мир надо изменить!

Профессор оценивающе посмотрел на него, словно прикидывая, что к чему (как он по обыкновению поступал на кафедре, чтобы понять, доволен ли ответом или нет), потом спросил:

— Вы… вы пожертвовали бы жизнью за эту идею?

— Жизнью? — Дрэган внимательно взглянул профессору в глаза. — Меня осудили на смертную казнь за то, что я убил двух немцев. На самом деле я уничтожил двенадцать, но они не знали об этом и осудили меня только за двоих. Повезло с кассацией. Пока суд да дело, пришло освобождение. — Потом, полагая, что профессор не все понял, уточнил: — Профессор, я вступил в партию только во время войны. Я простой человек, без образования. Единственной школой, которую я прошел в жизни, была тюрьма. Вот мой диплом! — показал он на свои покрытые шрамами губы. — Я преклоняюсь перед вашими знаниями. Более того, мне очень хотелось бы знать историю! Но если ваша наука говорит, что этот мир нельзя изменить, тогда я лучше останусь без нее и буду поступать так, как считаю нужным, по своему глупому разумению!

Профессор удивился его хмурому недовольству:

— Моя наука говорит, что и вещи могут измениться. Все течет, все меняется… — И, чтобы придать весомость своему изречению, профессор многозначительно ткнул пальцем в воздух.

— Наша же наука говорит, что вещи должны быть изменены, господин профессор, — торопливо и задиристо произнес Тебейкэ.

Дрэган слышал, как профессор что-то спокойно, вежливо и последовательно отвечал ему, но он больше не прислушивался к разговору, потому что на краю тротуара, спускавшегося со стороны кафе, увидел среди снующих людей две фигурки, мелкими шажками идущие вниз.