Вадим Сикорский - Капля в океане

Аскольд Викторович приезжал к ним хоть и редко, но как к родным. И добирал там, как и у Марины, недостающие уют и тепло.

Он опять встал, закрыл холодное, уже предрассветное окно. Еще полистал дневник. Но теперь, когда натыкался на какую-нибудь фразу или давнее слово, сцены и разговоры возникали в памяти медленнее, тяжелее и становились тусклее. Все как-то стиралось, туманилось. И он почувствовал, что устал и глаза начинают слипаться.

Он положил дневник на письменный стол, выключил лампу и скорчился под теплым одеялом.

Вера — Марина… Марина… Вера… Орел или решка…

Чуть улыбнулся уже в полусне и заснул окончательно.

Он спал, пока не почувствовал как бы отвратительное свирищанье пронзительной бормашины. Она всверливалась сквозь уши в мозг и сверлила, сверлила каким-то неприятным, холодным звоном. Аскольд Викторович с трудом разлепил глаза, повернулся со стоном на другой бок, не помогло. Лег на спину, опять не помогло. Приоткрыл глаза. Будильник. Пора.

Он спустил прямо на пол свои длиннопалые ноги, вздохнул, накинул халат и пошел мыться. Вода прогнала сон, взбодрила.

Вокзал. Электричка, довольно пустая. Из-за начавшихся подмосковных пожаров народу за город ехало мало. Хотя пока еще официального запрета не было. Аскольд Викторович в безрукавочке, поверх легкий пиджак. В авоське тоненький свитер на случай очень ранней, рассветной рыбалки. Там же большой торт, завернутая в газету бутылка любимой Катенькиной наливки и книга. Из продовольствия больше ничего не захватил, иначе лютая обида. Рыболовных снастей тоже не надо, у Сергея хватит на десятерых, и все высшего качества. Аскольд Викторович хоть и брал всегда в дорогу книгу, но никогда не читал, смотрел не отрываясь в окно. И вот уже знакомый перрон. И он уже нажимает на дверной звонок.

Приветливые шаги Катеньки, твердые Сергея, добрый лай спаниеля.

Белая, тающая Катенька в веселом передничке. Он низко наклонился, целуя ее в щечку. Крепкое рукопожатие и строгая улыбка Гротова. Профессионально внимательные, всегда чуть настороженные глаза.

Гротов сразу сказал:

— Я должен извиниться.

Аскольд Викторович оторопел.

— Да ты не беспокойся, дом в твоем распоряжении, все мои снасти к твоим услугам. Сегодня еще успеем порыбачить вместе. Хотя иногда тут прогонять стали речные дружинники, боятся костров, курения и особенно Бахуса. Рыбалки пожароопасны.

— Но мы же без курения, без Бахуса, без костра… Но в чем дело?

— Завтра утром в девять я неожиданно должен уехать.

— Тогда я сегодня вечером назад.

— Ни в коем случае. Иначе обида на всю жизнь. Рыбачь, если, конечно, не будет запрета. И для Катерины праздник: о тебе заботиться.

— Да, обстановочка.

— Положение у нас серьезное. Горит всюду. А в двадцати пяти — тридцати километрах от нас, к северо-востоку, просто страшно. От небольшого торфяника загорелись леса, стоящие частично на полуболотах. Болота пересохли, засуха. Тлеют. А дальше за этими лесами огромные торфоразработки. Торф в буртах, там бурты-караваны. Если подберется огонь — катастрофа. А с другой стороны — предприятия с гаражами и прочим таким, цистерны с горючим.

— Я читал в газетах.

— Пожары расползаются не по дням, а по часам… Но потолкуем за чаем. Катя, накрой, пожалуйста.

— Уже, — ответила она из соседней комнаты. — Самовар боюсь при теперешней обстановке ставить, а чайник давно дожидается.

Аскольд Викторович вытащил торт, развернул наливку и вошел в соседнюю комнату.

— Ну зачем? — сказала Катенька. — Ведь сколько раз тебе говорили, непослушный какой…

— Вымой руки и к столу, — скомандовал доктор.

Аскольд Викторович заметил свои любимые деруны и шаньги из ржаной муки с картошкой и сметаной. Бегом ополоснул руки и вернулся.

— Только у вас это и ем, — сказал Аскольд Викторович, целиком, как устрицу, проглатывая горячий дерун. — А шаньги такие, наверно, никто уже не умеет делать. Ты последняя могиканша. Шаньгиканша.

Засмеялись, а он дошучивал:

— Чемпионка по шаньге. Я тебя, Катюша, так теперь и буду звать.

— Вот видишь. И будешь есть только это, пока тут живешь, — сказал Гротов.

— Я не живу, чтобы есть, а ем… Но… куда ты уезжаешь?

— На пожары.

— Куда?..

— Гасить пожары. Впрочем, я в качестве врача. Так, на всякий пожарный случай.

Он усмехнулся.

— На пожары? — Аскольд Викторович даже есть перестал. — По доброй воле?

— Да. Позвонили из райисполкома. У нас в городе огромный комбинат, и как раз торфоразработчики — его подшефные. И еще завод и фабрика. У всех тут подшефные совхозы, колхозы. И все горят, выражаясь пожарным языком, желанием помочь. Да и я, чего скрывать. А там действительно жуть, и нужно всем миром. И партийные организации, и исполком, и директора, все понимают. Добровольцев оказалась тьма. Хороший у нас все-таки народ.

— Я боюсь, — сказала Катенька, взглянув на мужа. — Неужели один Бокарев не справится?

— Нет, — твердо ответил доктор. — Тут и двоих-то врачей может быть мало. Правда, еще санитары. И две машины дают. А может, и никто не понадобится, все будет хорошо.

— Сергей сказал, — обратилась Катенька к Грандиевскому, — огонь может идти со скоростью до тридцати километров в час.

— Это если с ветерком. А сейчас безветрие. И у нас машины, не забудь. Удерем.

— Я знаю, как ты удерешь. Тебе бы подальше в пекло.

— Ну-ну. — Гротов засмеялся. — Не делай из меня героя.

Аскольд Викторович молчал и задумчиво жевал шаньгу, запивая чаем.

— Да, в таких случаях надо помогать, — вдруг сказал он. — А на сколько времени эта твоя экспедиция?

— Кто его знает… Только сам пожар и господь бог. Во всяком случае, пока эта неслыханная сушь и жара, все может быть. Я читал, торфяники горят каждый год. О самовозгораниях еще в летописях писали. Но вот не знаю, было ли такое, как сейчас.

— В летописях? — встрепенулся Аскольд Викторович, и глаза его сверкнули.

— А эти пожары ни один летописец бы не упустил, — сказала Катенька.

— А как же в старину гасили болота? — задумчиво произнес Аскольд Викторович.

— Наши оперотряды обычно легко с ними справляются. Но сейчас достаточно пешеходу пройти по торфянику, и от его шагов, от трения, начинается тление. В самих буртах торф может нагреться до семидесяти пяти градусов и загореться. Или пройдет машина, и торфяная пыль вспыхнет от искры из выхлопной трубы. Даже росинки, как линзы, могут поджечь сухие листья. Передвижные группы должны круглосуточно дежурить в лесах, на торфяниках. Кругом пожары, Шатурский район, Орехово-Зуевский, Егорьевский, Павлово-Посадский, наш. Отрядов создано множество, людей в них тысячи.

Допив чай, Грандиевский с Гротовым вышли в палисадник. Пели птицы, сияло солнце, и только легкий запах гари напоминал о теме их разговора. Гротов спросил о Вере, Аскольд Викторович только махнул рукой. Немного посидели на скамеечке, поболтали о том о сем, и Гротов заторопился на работу — готовиться к отъезду, доставать медикаменты, дать указания заму и так далее.