Вадим Сикорский - Капля в океане

Она смеялась, голова у нее кружилась от вина, а он и в самом деле менял все время «ты» и «вы». А потом стал сливать в одно слово «ТЫВЫ» и «ВЫТЫ». И это было тоже очень смешно. А потом еще придумал слово «ВЫИЛИТЫ». А она от смеха и вина уже ничего не понимала. Она пила холодное шампанское как лимонад, просто очень хотелось пить. Все-таки он ее, хмельную, изловчился поцеловать и тогда уже стал говорить все время только «ты». Он казался ей остроумным и даже начинал нравиться. Смешно рассказывал про их мужской пляж, как там запросто можно встретить самых ученых мужей отечества в голом виде. Один великий физик так тощ, что похож на собственный рентгеновский снимок, а глаза живые и ясные. И удивительно, что на таком теле-тростинке такая замечательная голова. И хочется подставить под эту голову какое-нибудь другое тело, покрепче, и не страшно, если на запасные части к его телу распотрошат все остальные тела на пляже. На женщин смотрит, как на чудо, может встать и пойти за любой женщиной, как ребенок за игрушкой, и она может увести его куда угодно.

Весь следующий день они были вместе. Сима еще ни разу в жизни так не жила, у нее впервые такая беззаботность, свобода. До этого море она видела только в кино. Совсем еще недавно, ребенком, она неимоверно наслаждалась, когда лизала мороженое, зажатое в вафельках. Мороженое и до сих пор оставалось для нее предметом высшего наслаждения. А сейчас тут словно весь мир, вся земля зажаты между вафлями, а она вся, все ее тело и душа превратились в один сплошной дегустирующий язык, жадный, наслаждающийся этим миром. Причмокивающий от удовольствия. И она чувствовала, что должна прожить этот свой первый в жизни крымский, тяжело заработанный, сказочный месяц так, чтобы он не растаял сразу. И чтобы ни одной капли, ни одного мгновенья не пропало. Ни одной капли-мгновенья!

Она всегда и раньше хотела каждое мгновение превратить в яркое, старалась насытить таким, что сделает его незабываемым. Обязательно! Жизнь ее не баловала, и кто знает, выпадет ли еще ей теплое море, горы, теннис. И шампанское с видом на скалы. И влюбленный в нее мужчина. Пусть однорукий, но все-таки красивый, импозантный, доктор наук. Да еще лихо водит машину, обыгрывает всех в теннис. Это разве обычно? Оригинально! И влюблен в нее с Москвы, еще с тех допотопных институтских времен. Хотя врет, конечно! Подумаешь, один раз пошли в театр. Но здесь она будет всему верить для полноты счастья.

Этот отдохновенный, бездумный юг, эта неожиданная солнечная пауза в безумном темпе жизни подействовала на нее так, что Сима стала, как никогда, выдумщицей и фантазеркой, деятельной, неустанной, яростной поглотительницей жизни. Однажды она даже в шторм ночью вошла в море прямо в платье и бросилась в волны и приказала: «Д. Д., за мной!» Она стала тоже так его называть. И однорукий победитель мгновенно разделся и бросился в ночную воду, дрожа от холода.

Курортный месяц стал для нее словно бы компенсацией за трудную юность, слишком рано на нее свалились взрослые заботы. Отец погиб на фронте, отчима она терпеть не могла, удрала к бабушке и жила с ней вдвоем. Научилась даже гвозди забивать, пробки чинить. И зарабатывать. Именно в компенсацию за недоданное веселье она и позволила себе теперь абсолютное легкомыслие, становилась бездумной, взбалмошной девчонкой. Словно угощала сама себя всем, чем ее недоугостила судьба.

Да, он таки поплыл тогда за ней! Это ей тем более польстило, что она давно заметила: он чрезвычайно осторожен и благоразумен. Именно поэтому ей доставляло особенное удовольствие дразнить его всяческими выходками. Например, на другой день после ночного купанья она вдруг в горах пробежала по тропинке над самой пропастью. Он, конечно, не решился, пошутил:

— Крымские горы меня не выдерживают, крошатся.

Тогда она пробежала еще раз, и еще. Он кричал:

— Сумасшедшая!

А она в ответ:

— А вы трусите! — И смеялась: — Полечу вниз и крикну: «Д. Д., за мной!» — а вы меня предадите, не прыгните. Только собака прыгнет! А вы их мучите!

И она из всего этого опять сотворила незабываемое. Но все-таки, несмотря на игру, Сима все время исподволь наблюдала за ним, изучала. И он вдруг стал чем-то напоминать ей отчима. Она старательно и терпеливо проверяла, откуда это ощущение. Д. Д. ей казался двойственным. Первоначальное впечатление было, что он человек с горячей кровью, живой, искренний. Но стоило коснуться того, что поглубже, как немедленно срабатывала система как бы душевной сигнализации — и в живых до этого глазах, в самой глубине, вдруг возникали заслоночки. Будто глаза как бы и сами полувидят, и полувидны другим. Начинаешь его словами донимать, прощупывать и тоже натыкаешься на какой-то щит. И этот щит не пробить самыми бронебойными эпитетами. Бывало, в ответ на ее ласковые слова, какими она его тоже иногда испытывала, заслонки пропадали и лицо вдруг выражало почти растерянность, словно если у близорукого с глаз упадут очки. Но он быстро справлялся, и снова появлялись заслонки. Снова надевал чувствозащитные очки. Сколько его ж и в о г о уцелело, истинного, определить так и не удавалось. Но, во всяком случае, он был ей в р е м е н н о и н т е р е с е н, и она с удовольствием исследовала его и занималась на этом роскошном, праздничном досуге еще и невинными психологическими экспериментами.

А Д. Д. казалось, что такого он не испытывал со времен юности, со времен Зины, так и несостоявшейся возлюбленной Анатолия, вернее, не успевшей состояться. Об этом рассказал ему Юлиан, подслушавший их свидание на сеновале и записавший в свою «Книгу Потрясений». Анатолий благородно отпустил Зину и мужественно прервал свой страстный поцелуй до возвращения из армии. Анатолий верил в их будущую встречу после государственной разлуки. Верил и в терпеливую верность Зины. Но Зина изменила ушедшему в армию Анатолию. И вовсе не потому, что она плохая, и в этом-то именно и есть весь ужас и вся трагедия, а просто потому, что она была очень юная и ничего и ни в чем еще совершенно не понимала. И в первую очередь в себе самой, в своей ветреной, ненадежной влюбленности. В него, в Д. Д., она влюбилась месяца через три после проводов Анатолия, но некоторое время не сдавалась. Он тоже ею увлекся. А потом, может быть, сработала военная обстановка, когда рвутся бомбы и неизвестно, что будет, и назойливо гвоздит мысль, как в рубаи Хайяма: «Своей любви случайно не забудь».

Поразительно, потрясающе выяснившееся позже точное совпадение момента гибели Анатолия и первой — она же и последняя — любовной встречи его, Д. Д., и Зины. Потом, в эвакуации, Зина родила и вышла замуж за тамошнего крупного начальника. И кажется, нашла наконец-то настоящую любовь. Но это тривиальная история. А вот тот непреложный факт страшного совмещения во времени его тогда потряс и представился диким, ни с чем не сообразным цинизмом самой судьбы, самой истории. Именно в те самые минуты, когда они с Зиной соединились в ослепительном объятии, Анатолий погиб! Точно в те самые минуты! О времени и обстоятельствах его гибели подробно и точно рассказал вскоре проезжавший через Москву его фронтовой товарищ. Ужасающе кощунственно совместились в одном мгновении два, казалось бы, несовместимых полюса: наслаждение и горе. Одномоментный акт смерти и зачатия. И даже искра между этими полюсами не проскочила!