Ференц Каринти - Будапештская весна

Нервозность директора росла; впрочем, домой он вернулся уже раздраженным. Послеобеденные часы он провел не в школе, и все присутствующие, за исключением Гажо, хорошо знали это. Он был у любовницы, чье имя они тоже знали, — у Пирошки Шароши, тридцатилетней учительницы, жившей в центре города, с которой он вот уже три года проводил каждый вечер. Сегодня у них произошла очередная ссора. Учительница снова настаивала, чтобы директор бросил семью и женился на ней. Однако и на этот раз ей не удалось добиться от него определенного ответа, и она просто выставила его за дверь.

— Смена режима… только прошу правильно меня понять… речь идет всего-навсего о замене одной бюрократии другой. Эпоха революций давно миновала, ныне это признают даже марксисты-ортодоксы. Ведь Маркс предсказывал, что сначала социализм восторжествует в промышленно развитых странах. А получилось как раз наоборот: революция вспыхнула в полуазиатской, отсталой России. Разумеется, и это оказалось, собственно говоря, не тем, чем надо: родился лишь новый вид бюрократии. Надо трезво смотреть на вещи. Взять хотя бы городского квалифицированного рабочего или, если хотите, шахтера: по вечерам он копошится в собственном саду, а его сына, когда он нарядится в субботу вечером, чтобы пойти на танцы, даже я не отличу от отпрысков мелкобуржуазных семей, воспитанных на последних кинофильмах. У крестьянина одна мечта — жить по-городскому; он уже разрешает своей дочери стричь и завивать волосы, покупает ей велосипед, а завтра, возможно, купит даже пианино. Есть у нас в школе ученик по фамилии Барань…

Золтан слегка задремал, сидя за столом, но тут не удержался и перебил отца:

— Да уж конечно, в Гечейе, где мы были в прошлом году на практике, батраки наверняка копили деньги на пианино — именно поэтому они ели всю неделю жуткую бурду, а в ноябре еще ходили босиком…

Директор воздел руки к небу:

— Откуда тебе знать крестьянина?! Крестьянский уклад у нас формировался тысячи лет, это самый таинственный, самый сложный характер! Ты случайно что-то заметил и сразу возводишь это в закон, раз сам видел. А в то же самое время не видишь, что Венгрия постепенно и незаметно выродилась в мещанскую страну, где может смениться лишь форма бюрократии, а революции больше никогда не будет…

Гажо, щелкавший орехи, чтобы не терять времени даром, слушая рассуждения директора, вдруг встрепенулся:

— Стреляют…

Элемер Пинтер не любил, когда кто-то прерывал ход его мыслей:

— Что такое?

— Русская артиллерия… — Гажо рукой указал на окно. Вдали снова слышалась орудийная канонада.

— Да, доложу я вам! Спасибо великому другу нашего народа Адольфу Гитлеру… да и сам он не больше чем спятивший с ума мещанин! Маляр в маске Зигфрида, теперь уже в третьем акте. Остроумно написал, скажу я вам, Сальвадор да Мадарига…

Однако на этот раз изложить свои взгляды директору так и не удалось. Неожиданно стены здания потряс гулкий взрыв. Всем почудилось, что дом вот-вот рухнет. Посыпались оконные стекла, комната вмиг наполнилась пылью и дымом, со стен одна за другой попадали картины. Люстра закачалась, отбрасывая на стены колеблющиеся тени. Геза, побледнев, рывком вскочил со стула. Директор от страха взвизгнул неестественно высоким фальцетом и, втянув голову в плечи, пригнулся к столу. Но пострадавших не оказалось. Выяснилось, что на спортивной площадке перед домом разорвался снаряд, слегка встряхнув здание, причем воздушной волной выбило оконные стекла на всех пяти этажах фасада.

Утром, направляясь обратно в Пешт, они задержались возле небольшой воронки, вырытой снарядом в красноватом грунте теннисного корта. На площадке зияли еще шесть-восемь старых воронок со следами извести от сохранившейся разметки, сетка вокруг корта была порвана во многих местах. Золтан уговорил Гажо спуститься к озеру. Лед на темной поверхности воды был настолько тонок и прозрачен, что хорошо просматривались белые камни на дне и крохотные рыбешки, проворно снующие вдоль берега. Гажо бросил кирпич — лед проломился и рыбки сразу же пустились наутек. Вверх выплеснулся фонтанчик воды.

Об этом будайском озере в народе ходило множество легенд, в детстве они сильно занимали Золтана. Во всей округе не было места для игр заманчивее, чем этот таинственный уголок, густо заросший камышом и кустарником. Озеро почему-то называли Бездонным. Говорили, что когда-то здесь стоял кирпичный завод, который вдруг провалился под землю, и провал наполнился водой. Однажды вода в озере забурлила, окрасилась в гневно-желтый цвет и выбросила на поверхность массу дохлой рыбы. А несколько лет назад один врач из Буды, завсегдатай кафе «Хадик», на пари взял лодку с веревкой и долго плавал по озеру, но, говорят, даже на трехсотметровой глубине не достиг дна. Инвалид войны, работавший сторожем на озере, божился, что вода отсюда имеет непосредственный сток не куда-нибудь, а прямо в Атлантический океан.

Солдаты прошли до железнодорожной насыпи, так как Геза предупредил их, что на Кругу у всех прохожих проверяют документы. Но как только они свернули на улицу Фехервари, Гажо вдруг остановился и указал рукой вперед. На тротуаре возле церкви стояли двое военных.

— Ну и что ты нашел в них особенного? — спросил его Золтан.

— Жандармы. Видишь, шапки с козырьками.

Оба быстро повернули назад и, идя вдоль насыпи, переулками спустились к Дунаю. Сегодня город уже не казался им столь безлюдным, однако трамваи все еще не ходили. Добравшись до набережной, они направились к мосту. В их рюкзаках лежал двухдневный запас продовольствия, гражданская одежда и несколько книг из библиотечки Золтана.

Уровень воды в Дунае был необычно высоким, а от самой воды, мутной и грязной, веяло холодом. Вдоль реки гулял ветер, вздымая темно-зеленые волны. Оба солдата торопливо и молча зашагали дальше.

«Что он все время ухмыляется?» — недовольно подумал Золтан, краешком глаза косясь на Гажо, который шел на полшага позади него.

После прибытия в Будапешт его спутник уже не казался ему столь необходимым. Хорошо знакомые улицы, площади, дома, среди которых он вырос, вернули ему уверенность в себе, и у него даже пропало настроение разговаривать с Гажо. В Дьёре и в пути он видел в Гажо самобытного, во многих отношениях замечательного человека, а теперь интерес к нему как-то сразу поблек. Оказавшись в большом городе, тот растерялся, то и дело оглядывался и стал для Золтана уже скорее обузой, чем поддержкой. Золтан с досадой думал о том, что, возможно, несколько недель им придется просидеть взаперти в одной квартире. Теперь ему больше хотелось побыть одному: ведь, кроме совместного бегства из части, его с Гажо почти ничто не связывало.