Ференц Каринти - Будапештская весна

Золтан твердо решил, обосновавшись в квартире Коха, попробовать заниматься, готовиться к экзаменам. Он положил в вещмешок несколько учебников, хотя сейчас ему никто не мог сказать, когда предстоят экзамены и будут ли они вообще. Но одна мысль, что он будет читать дневники Сечени и книгу Вилмоша Толнаи об обновлении языка, приятно согревала его сердце; он словно вновь ощущал привычный кисловатый книжный запах — это еще больше отдаляло его от Гажо.

«Только бы ты молчал! Нам ведь не о чем разговаривать», — твердил он про себя. Но Гажо и не думал ничего говорить. Он чувствовал, что товарищ его явно не в духе, и не хотел нарушать ход его мыслей. Он поглядывал на птиц, облепивших голые ветви деревьев возле Технического института: одни воробьи, и ничего больше. Птиц Гажо изучил хорошо: в детстве он частенько наблюдал за ними на гористом лесном склоне возле дома, когда вместе со сверстниками ставил на них силки. Волнообразные родные холмы Бюкка, богатый лес с разнообразной растительностью казались ему сейчас, в этом пустынном и сером городе, недоступно далекими и милыми, но если мысли его витали где-то далеко, то глаза бдительно наблюдали за улицей. Он почти радовался, как только удавалось заметить очередную опасность: ведь он мог предупредить Пинтера и показать тем самым, что без него тому никак не обойтись.

Небо, затянутое свинцовыми тучами, было монотонным и скучным, точно в городе никогда не показывалось солнце. Вдоль грязной улицы, которую в последние дни совсем не подметали, ветер гнал клубы пыли, мусор, обрывки газет. Из часовни на площадь Геллерта просачивались торжественно-тихие звуки органа. По мосту проходил отряд эсэсовцев — молодых рослых парней, вооруженных автоматами и одетых в пестрые полевые комбинезоны. Они нестройно горланили песню о фатерланде. Прохожие, в большинстве уже знавшие о том, что Будапешт окружен русскими, опускали пониже головы и спешили пройти мимо.

Новенькие сапожки гитлеровцев с короткими голенищами, аккуратно подогнанное снаряжение, налитые здоровым румянцем щеки и показная бодрость были вызывающе демонстративны в этом многострадальном, парализованном городе.

Золтан тоже помрачнел. У него возникло неопределенное, но угнетающее предчувствие: раз гитлеровцы поют, значит, война в Будапеште затянется надолго. Над водой парили чайки. Лениво взмахнув крыльями, они почти неподвижно повисали в воздухе рядом с мостом, поглядывая своими маленькими черными глазками на прохожих и требовательно крича, почти рыдая. Но крошек им никто не бросал. Золтан глядел вниз, на Дунай, на завихрения водяных струй возле каменных опор, на то, как свирепо бушует под мостом поток, словно стремясь вырваться из окруженного города.

У моста на пештской стороне по-прежнему стоял на посту жандарм с металлической бляхой на груди, но он не удостоил их даже взгляда: по мосту проходило довольно много народу, в том числе и солдат. Дойдя до улицы Ваци, они свернули налево и через несколько минут оказались возле массивного пятиэтажного углового дома, изуродованного какими-то куполами и старомодной лепкой. Здесь и находилась брошенная квартира Кохов. Никого не встретив на полутемной лестнице, они поднялись на третий этаж.

Золтан достал ключ, отданный ему матерью. Однако, несмотря на все его старания, он почему-то не мог не только открыть замок, но даже вставить ключ в замочную скважину. Они беспомощно топтались на лестнице, думая уже, что Пинтерне дала им не тот ключ, как вдруг послышался скрип и дверь приоткрылась. Золтан, поразившись, отступил назад, увидев в проеме двери лохматую голову своего родственника Тивадара Турновского.

— Дядюшка Тото! А вы что здесь делаете?

— Живу, сынок! Живу здесь, — ответил долговязый, необыкновенно тощий человек приветливым фальцетом, который частенько передразнивала вся родня, как только речь заходила о Турновском, или, как его звали в семейном кругу, дядюшке Тото. — А я ведь узнал, что это ты, сынок. Провертел в двери дырочку, заглянул в нее и сразу увидел, кто звонит. Выходи, Илма, — сказал он, обернувшись и застегивая добротную шубу, наброшенную поверх пижамы.

— Кто это? — послышался женский голос.

— Всего-навсего Золтан. Золтан Пинтер.

Турновскине радостно воскликнула вполголоса:

— Сию минуту, только приведу себя в порядок…

— Проходите, пожалуйста, пока сюда. Здравствуйте, юноша! Инженер Турновский, — вежливо представился он, подавая руку Гажо, и впустил их в холодную, продуваемую сквозняком комнату, где не было ни одного целого окна. — Еще не успели обжиться, только позавчера переехали с горы Напхедь. Ты ведь понимаешь, сынок, что нам нужно было непременно сменить на время свою квартиру…

Инженер многозначительно взглянул на Золтана, потом с плохо скрытым сомнением — на Гажо, а затем вопросительно — опять на Золтана. На его худом, продолговатом лице со слегка горбатым носом отчетливо отражалась быстрая смена чувств.

Золтана всегда разбирал смех при разговорах с Турновским. Он старался не глядеть тому в глаза.

— Не беспокойтесь, дядюшка Тото… Мы с моим другом Гажо тоже хотим на время сменить квартиру.

Лицо инженера светилось радостью, как от приятного сюрприза.

— Хотите остаться здесь? Я очень рад, сынок, от всей души… Располагайтесь, выбирайте помещение! Большего счастья нам с женой и желать нельзя! Правда, живет здесь и еще кое-кто, но места все равно больше чем достаточно! Четыре пустые комнаты! Окна, к сожалению, все выбиты, но мы их заклеим бумагой. Я просто сглупил: знал бы — привез бы стекло из Буды. У нас его там в подвале тридцать листов…

Золтан с трудом сдерживал смех, видя, что Турновский ведет себя как предупредительный хозяин: ведь прав на эту квартиру у инженера было еще меньше, чем у них.

— Но как вы сюда проникли? Ведь ключ-то был у моей матери…

— Не изволите ли закурить? — предложил Турновский, протягивая им свой фамильный серебряный портсигар. — Все очень просто. Узнав, что Кохи укатили на Запад, я сказал жене: «Собирай, милая, вещички, переезжаем в Пешт. Квартира эта послана нам самим господом богом». Что же касается замков, то к каждому из них нужен подход. Аккуратный, тонкий, к каждому свой. Отвертка, зубильце, напильник… — Инженер сопровождал свои слова негромким писклявым смехом, один за другим вытаскивая из кармана шубы инструменты, которые называл. — Что делать, сынок, такая уж у меня привычка, теперь я всегда держу при себе всякие полезные вещицы…

Тивадар Турновский приходился Элемеру Пинтеру не то двоюродным, не то троюродным братом — Золтан точно не знал. Он возглавлял патентное бюро, унаследованное от тестя, покойного Ене Гольдмана. Увидев парней, Турновский сразу смекнул, что двое солдат в квартире сделают его жизнь намного безопаснее. К тому же он подумал, что теперь уже не ему придется носить из подвала и колоть дрова для печки.