Ференц Каринти - Будапештская весна

Дверь в соседнюю комнату была завешена персидским ковром, чтобы леденящий ветер не выдувал тепло. Ковер заколыхался, и в комнату в бархатном, цвета морской волны, длинном халате, в отделанных мехом домашних туфлях на высоком каблуке, накрашенная, с раскинутыми по плечам волосами вошла Турновскине.

Она явилась перед солдатами, точно хозяйка волшебного замка. Золтан невольно встал, а следом за ним — и Гажо. Жене Турновского было далеко за сорок, и в ее темных волосах уже искрились серебристые пряди, но зеленовато-желтые, неестественно большие глаза, гладкое смугло-коричневое лицо еще привлекали внимание, и в утреннем полумраке комнаты она могла показаться даже красивой. Она не шла, а важно шествовала к ним, горделиво неся свое налитое, упругое тело никогда не рожавшей женщины, шла, громко шурша подобранным к цвету ее глаз тяжелым бархатным халатом, в разрезе которого то и дело сверкала обнаженная нога. Здороваясь, она на миг задержала свою руку в широкой ладони Золтана, а потом плавно подала ее Гажо, бросив любопытный взгляд на незнакомого солдата. Комната мгновенно наполнилась терпким ароматом ее духов. Гажо крепко пожал расслабленную ладошку женщины, и Турновскине из-под полуопущенных век, полуобернувшись, через плечо, вновь удивленно на него взглянула.

— Золтанчик! — воскликнула она, взяв Пинтера за руку и увлекая всех в натопленную комнату. — Вы тоже солдат? Не обращайте внимания, я знаю, здесь беспорядок. Ой, вы случайно не захватили парочку пластинок поинтереснее?

— Ах черт, как это я вдруг забыл?! А ведь столько об этом говорили, верно, Гажо? — Золтан, утрированно сокрушаясь, покачал головой, но женщина, по-видимому, даже не заметила издевки.

— Здесь есть патефон, но только одна приличная пластинка — прелюдия «До диез минор», а вы же знаете, Золика, что я не выношу Рахманинова! Чересчур слащав! Ужасный вкус у этих Кохов! Одни неаполитанские серенады да венгерские народные песни! Но мы потом сыграем с вами в четыре руки, правда? А друг ваш не играет на рояле? Может, на скрипке? Можно было бы устроить небольшой домашний концерт…

— Я играю на трубе, — заметил Гажо.

Женщину эту Золтан вообще-то почти не знал. Родственных контактов Турновский не поддерживал и заходил к ним только по делу, причем всегда без жены. Но родственники все-таки были в курсе их жизни, хотя женщины из их семьи тоже не стремились к дружбе с дочерью какого-то Гольдмана. У Пинтеров они ужинали лишь однажды, года полтора назад, вскоре после высадки союзников в Сицилии. Это событие сильно занимало тогда директора школы. Он вдруг проникся желанием поближе познакомиться с Турновскими, особенно после того как окольными путями до него дошло известие, что супруга инженера считала их антисемитами.

Золтану, который терпеть не мог семейных ужинов, увернуться на сей раз не удалось. Отец настоял на его присутствии, чтобы Турновские не подумали, будто молодой студент одурманен оголтелой расовой пропагандой и не желает сидеть с ними за одним столом. Впрочем, вечер прошел весьма приятно. Золтан объяснял супруге Турновского, как наука, сравнивая названия животных и растений на разных языках, установила, что родина угро-финнов находится на далеких берегах Волги. Женщина, которую больше, чем сам предмет разговора, захватил юношеский энтузиазм Золтана, оказалась прекрасной собеседницей. Потом они слушали пластинки. Теперь Золтан, обладавший исключительно цепкой памятью, в одинаковой мере хранившей и важное, и второстепенное, безошибочно воспроизвел в уме реплику, брошенную тогда Турновскине. Она сказала о Рахманинове абсолютно то же самое, что и сегодня.

В комнате, куда их теперь провели, окна были целы, в печке горел огонь, а только что прибранные постели еще хранили ночное тепло человеческого тела. После сурового мужского общества в дьёрской казарме, невзгод двухдневного пути и нервозной обстановки в родном доме здесь, в самом центре осажденного города, двое молодых солдат вдруг попали в нежную и дружескую атмосферу женской теплоты. В этот момент отворилась другая дверь и в комнату вошла девушка.

— А вот и наша Ютка, — представил Турновский.

Девушка остановилась возле стены, царапая ногтем штукатурку. Взгляд ее черных глаз, точно парящая в воздухе птица, задержался сначала на одном, потом на другом юноше, а затем медленно поднялся к потолку. Девушка была совсем молоденькая, с темно-русыми волосами, в светлой блузке и голубой юбке, вся такая чистая и простая, словно грусть. Золтан изумленно взглянул на нее, но тут же резко отвернулся и больше не поднимал на нее глаз.

К вечеру окна в комнате, где намеревались поселиться юноши, были заклеены. У Турновского нашлась полупрозрачная бумажная пленка. Ее намочили и с помощью клейстера натянули на раму. Белья, одеял и прочего было предостаточно. Кохи уезжали столь поспешно, что даже оставили в кладовке мешок муки, картофель и варенье. Турновский считал все это своей собственностью, включая дрова в подвале, на которые он предъявил дворнику какую-то бумагу, полученную якобы от Эндре Коха.

Золтан и Гажо, благо других дел у них все равно не было, в первый же день притащили из подвала несколько вязанок дров и натопили печку. Инженер и здесь занавесил двери ковром, а щели заложил подушками. Получилось уютное помещение, вполне пригодное для жилья.

Наконец все было устроено, делать больше было нечего. Гажо со скуки отправился на кухню и, насвистывая, принялся колоть на пороге дрова. Тогда Турновский, сделав таинственный вид, пригласил Золтана к себе. Супруга его сидела тут же.

— Пользуясь случаем, сынок, хочу спокойно поговорить с тобой. Мы ведь родня, и таиться нам друг от друга нечего. Речь идет вот о чем. Здесь в доме никто не знает, как обстоит дело с твоей тетушкой Илмой. Правда, закон делает для нее исключение, поскольку она моя жена, но все-таки могут найтись чересчур ретивые люди… Мы и переехали-то с горы Напхедь потому, что там все нас хорошо знают. Возможно, нам предстоит пережить смутное время…

— Ну и что?

— Ну и… словом как родственника и как интеллигентного человека мы просим тебя лишь об одном: никому не рассказывай о нашей маленькой тайне… даже своему другу…

Золтан пожал плечами:

— Да я никому и не собираюсь рассказывать.

Турновский, просияв, встал и протянул ему руку:

— Ну тогда мы полностью понимаем друг друга… Замечательно! Уверен, придет время, когда у нас появится возможность отблагодарить тебя…

— О чем ты, Тото, хватит! — раздраженно перебила его женщина. — Я же сказала, что Золике даже напоминать об этом не нужно…

— Ты права, дорогая, но он должен все точно знать. Подойди сюда, сынок. — Инженер достал из ящика пачку бумаг и нашел свидетельство о рождении его жены. — Я тут тоже кое-что подправил. Скажи хотя бы, хорошо ли получилось? Смотри, вот графа о вероисповедании, а вот фамилия ее отца, которую мне, к сожалению, тоже пришлось слегка изменить. «Гольдман» звучит чересчур характерно, я заменил на «Гольдони»…