Ференц Каринти - Будапештская весна

В тот вечер во всех домах и бомбоубежищах Будапешта люди говорили об одном и том же…

— По-моему, все это может затянуться еще на три-четыре месяца, — произнес инженер, откидываясь на спинку стула. — Но уж если мы выживем, то я больше никогда не буду знать подобных забот. Русские обеспечат меня и маслом, и молоком, и всем остальным, стоит мне только предъявить им свою переписку со швейцарцами и с фирмой «Манчестер Стил»…

Золтан досадливо откинул назад волосы, упорно спадавшие ему на лоб после вчерашней ванны.

— Но с чего вы взяли, что еще четыре месяца?.. Этого не может быть!

— Сынок, мы же окружены! — Своим длинным пальцем Турновский описал в воздухе круг. — Немцы в безвыходном положении, им остается только сражаться до последнего патрона. А русские? Ведь они будут обстреливать каждый подвал, в котором обнаружат хоть одного немца. И те, и другие — настоящие фанатики!

— Дядюшка Тото, почему вы говорите только о немцах и русских? А разве венгры не в счет?

Инженер развел руками:

— Ты же понимаешь, сынок, мы теперь находимся в районе боевых действий — на Будапештском театре германо-русского фронта. Нам нужно прятаться и ждать, пока линия фронта не переместится дальше.

— Правильно, фронт отодвинется… но мы-то останемся. Нам здесь жить. А если тем временем Будапешт сровняют с землей и опустошат всю страну?..

— Ты абсолютно прав, такое вполне может произойти, но ведь ни немцы, ни русские с этим считаться не будут. — Турновский пускал к потолку колечки дыма и внимательно следил, как они поднимаются кверху. — Но, скажи, пожалуйста, что мы можем сделать? При осаде Киева, например, у русских в городе оставались свои люди. Если осадят Франкфурт или Лейпциг, тогда и немцам придется обороняться в собственной стране. Они, конечно, постараются по возможности пощадить свой город. А до Будапешта и немцам, и русским нет никакого дела, здание Парламента или Рыбачий бастион для тех и других — это всего-навсего опорные пункты. Следовательно, здесь они разнесут все до последнего камня. Думаю, что и мосты все взорвут…

Золтана раздражали не столько слова инженера, сколько его покровительственный тон. Ему во что бы то ни стало хотелось возразить Турновскому.

— Во-первых, немцы тоже имеют здесь своих людей…

— Нилашистов, что ли?! — отмахнулся Турновский. — Да их всего-навсего мизерная кучка, и те безусые юнцы. А что касается так называемых героических венгерских гонведов, то вы лучше меня знаете, с каким «огромным» энтузиазмом они рвутся в бой…

— Ну а у русских разве здесь нет своих людей? — спросил вдруг молча куривший до сих пор Гажо.

Турновскине удивленно обернулась:

— У русских? А кого вы имеете в виду?

— Бедноту, у которой не осталось уже ни земли, ни жилья. Все они сторонники Советов…

За последние недели Гажо исколесил почти всю Венгрию, побывав в самом пекле войны. Он мог теперь спокойно презирать этих изысканно одетых людей, которые, сытно поужинав, рассуждают, сидя в теплой квартире, о судьбе окруженного Будапешта.

— Вы коммунист? — улыбнувшись, спросила женщина.

— А почему бы и нет? — ответил Гажо, не моргнув глазом.

Турновскине хихикнула:

— Вы просто хотите напугать меня!

В квартире стоял старый приемник. Турновский провозился с ним целый день, и вот после ужина удалось заставить его заговорить. Сочный, самодовольный голос вел передачу на венгерском языке, но уже не на привычной волне, а из Щопрона:

— Передаем приказ начальника гарнизона Будапешта. «Положение в Будапеште критическое. Каждый, кто в этой критической ситуации укрывает оружие и боеприпасы, карается смертной казнью… Каждый, кто сеет уныние и панику среди населения и войск, подлежит немедленному расстрелу на месте… Находиться на улице после семнадцати часов строго запрещается, за неподчинение — смертная казнь…» — Диктор, явно не умеющий обращаться с микрофоном, негромко вздохнул, словно после только что закончившегося сытного обеда, а затем продолжил: — «Твердость и выдержка! Да здравствует Салаши!»

В комнате воцарилась тишина. Каждый был занят своими мыслями. Наконец после недолгой паузы Турновскине сухо заметила:

— Замечательно!

Муж ее повертел переключатель диапазона радиоволн. Комната наполнилась треском и писком, потом послышалась далекая тихая музыка.

Ютка, облокотившись о приемник, неподвижно глядела прямо перед собой:

— Выходит, теперь будут казнить всех подряд? Ничего пострашнее придумать уже не могут…

— Вы это о чем? — спросил резко Золтан.

Девушка не повернулась к нему и сейчас.

— Если у кого убили отца или сына, хуже ему уже не будет. Такому человеку все безразлично…

Золтан осекся, сразу почувствовав по тихому, неестественно ровному голосу девушки, что здесь задета свежая рана. Он смущенно закурил и безотчетно принялся крутить ручку приемника, стыдясь собственной бестактности. Как можно было принять боль за равнодушие? Ему хотелось сказать девушке что-нибудь доброе, утешительное, но в голову ничего не приходило. Через минуту Ютка вышла из комнаты.

Из приемника послышались звуки музыки, которую сменил быстрый женский голос, говоривший на чужом языке.

— Москва… — заметил, подмигнув Золтану, инженер.

Золтан наклонился поближе к приемнику, прислушиваясь к негромкой речи:

— Гитлеровские войска на западе наступают… Снова отбили у английских и американских войск Геттинген.

— Вы знаете русский язык? — шепотом удивилась Турновскине.

— Немного. — Золтан снова вслушался. — Теперь про нас… Будапешт взят в сплошное двойное кольцо… Немецкие войска, оказавшиеся между этими двумя кольцами, уничтожены… Будапешт для Гитлера потерян… Плохо слышно…

Голос стих настолько, что разобрать слова было уже невозможно. Как ни старались, поймать его больше уже не могли.

— Видишь, Тото, ведь сколько я тебя уговаривала заняться русским языком! — упрекнула женщина. — Золика оказался попроворнее. Скажите, а где вы его учили?

— В университете для реферата, — холодно ответил Золтан. — В венгерском языке немало славянизмов…

— Не крутите дальше! — вполголоса воскликнула вдруг Турновскине и, прижав палец к губам, с закрытыми глазами откинулась на спинку кресла. — Как вдохновенно и искренне…

Какая-то дальняя радиостанция передавала скрипичный концерт Мендельсона…

Перед сном Золтан вышел в кухню запастись водой на ночь. Света он решил не зажигать, оставив приоткрытой дверь в переднюю. Шаря в полутьме, он на кого-то наткнулся и тут же узнал стоящую возле умывальника Ютку. Сердце его забилось чаще, а ладонь, коснувшуюся обнаженной руки девушки, точно обожгло.

— Кто здесь? — растерянно спросил он, не зная, что можно еще сказать.