Ференц Каринти - Будапештская весна

— Промазал, — хитро улыбнувшись, заметил Гажо. — А у меня уже в горле защекотало.

— Случайностей не бывает, — заявил Кешерю, вытирая носовым платком пыль с лица. Его голубой плащ был покрыт густым белым слоем штукатурки.

— Закури, старик, крепкую сигару. Это успокаивает.

— Откуда у тебя сигары? — покосился на него Кешерю. — Можно взять?

Гажо протянул ему коробку и с тайным злорадством стал наблюдать, как тот возится с отсыревшей сигарой. Кешерю напрасно потратил десяток спичек: сигара так и не раскурилась, она лишь искрилась и шипела. В конце концов он свирепо разломил ее пополам, швырнул на землю и раздавил ногой:

— Черт бы побрал того, кто их придумал! Кури сам свои сигары!

— Видишь, старик, ты даже не знаешь, как надо обращаться с сигарой, — упрекнул его Гажо слегка высокомерным тоном. — Видимо, в университете вас учат далеко не всему.

В просветах улиц, сбегающих к реке, виднелись мрачные зубцы Цитадели на горе Геллерт. Заморосил холодный дождь, превратив в грязь скопившиеся на тротуарах груды мусора. На углу улицы Дина им преградил дорогу толстый унтер с серебряной треугольной нашивкой сверхсрочника на рукаве.

— Стой! — поднял он мясистую ладонь, и тут же за его спиной появился вооруженный солдат. — Куда идете?

— А вам какое дело? — спросил Кешерю.

— Никакого, — ответил толстяк. — Только из любопытства. Интересуюсь. Люблю новые знакомства. А ну, выкладывайте документы.

— Вы не имеете права нас останавливать, — продолжал упрямиться Кешерю.

— Изложите свои жалобы в городской комендатуре, там и протокольчик составят, — ответил унтер. — Поглядим, что у вас за документы.

Гажо достал увольнительную. Кешерю тоже предъявил какую-то потрепанную бумажку. Унтер бегло взглянул на них и махнул рукой солдату:

— Пошли, Гергей. Господа нас проводят.

Вооруженный гонвед доставил их в кафе «Центральное», где окна были забиты досками. Другой солдат уже сторожил здесь целую кучу задержанных, в том число нескольких подростков-допризывников, которым не было и шестнадцати лет. Большинство задержанных с обреченным видом сидели на диванчиках брошенного кафе; один небритый, по-южному смуглый мужчина в меховой шубе дрожал так, что было слышно, как щелкали его зубы. Правда, были и такие, что горячо спорили, кричали, совали часовому различные бумаги.

— Вот, глядите! У меня освобождение, подписанное самим военным министром!

— Если вы меня сейчас же не отпустите, я напишу заявление начальнику гарнизона!

— Посмотрите! Я же полный инвалид! Это вам что, мелочь? К тому же у меня воспаление печени — вот-вот начнется приступ!

— А я, знаете ли, мексиканский подданный…

Солдат еле отбивался от наседавших на него крикунов:

— Прошу успокоиться! Предъявлять мне документы бесполезно. Господин унтер-офицер получил приказ набрать тридцать человек.

— А куда нас поведут?

Второй солдат раз пять возвращался с улицы в кафе, каждый раз приводя с собой одного-двух человек. Наконец появился сам унтер, он вывел всех задержанных на улицу Лайоша Кошута, построил их в колонну по три и приказал трогаться:

— Взвод, шагом марш! В ногу, язви вас в печенки! Раз-два… Раз-два… Не частить, как пулемет! Мы, детки мои, венгерские гонведы, а не кающиеся монашки!

Они дошли до площади Кальвина и свернули на проспект Юллеи. Редкие прохожие, осмелившиеся появиться на улице, испуганно шарахались в сторону от колонны, марширующей с таким мрачным видом, точно она направлялась прямо в ад. Солдаты, шедшие с обеих сторон, следили, как бы кто не сбежал.

— Песню! Раз-два… «Господин капитан, эхма!» — Несколько слабых голосов нестройно подхватили. — И это называется песня? Эй, там, вы, вы, томный брюнет в шубе! Не вопите, сын мой, точно разъяренный кот, а пойте, не то ваша невеста, увидев вас, зарыдает…

Грубые, плоские остроты унтера громко раздавались на мокрой холодной улице, вызывая гогот и фырканье части юнцов-допризывников. Вскоре колонна подошла к казармам Марии-Терезии. Часовой проворно распахнул обе створки ворот и взял под козырек. Задержанных ввели в просторное помещение на первом этаже, где находилось человек сто — сто пятьдесят. Почти все они были в гражданской одежде, за исключением нескольких солдат, почтальонов и железнодорожных кондукторов. В жарко натопленной казарме было тесно, дымно и душно. На скамьях вдоль стен поместились лишь немногие, остальные стояли, сгрудившись в середине помещения, и, разбившись на кучки, разговаривали или курили. Все уже знали, вернее, догадывались, что их забирают на передовую, проходящую теперь по окраинам Будапешта, для пополнения регулярных частей.

Высокий худощавый мужчина, окруженный кучкой людей, негромко рассказывал:

— Нас выселили из Пештсентимре. Мне с тремя детишками и больной женой гитлеровцы дали четверть часа на то, чтобы убраться восвояси ввиду якобы быстрого приближения русских. Мы побросали самое необходимое в две корзины — и айда в Пешт. Но я потом на всякий случай вернулся и смотрю, сами-то фрицы успели разграбить все наше жилье, содрали со стены даже фотографию отца, посрывали все свинцовые водопроводные трубы. А стоит только о чем заикнуться, как нам тут же твердят: немцы, мол, — наши союзники и друзья…

— Так оно и есть, — перебил его трамвайный кондуктор. — Я верю вам, но ведь главное не в этом. Как бы то ни было, а немцы нас защищают, и других таких солдат не сыскать на всем белом свете. Вашу квартиру разграбили — это весьма печально, но ведь они уже четвертый год воюют за то, чтобы Советы не разграбили всю Европу…

— А по-моему, и грабить-то у нас больше нечего, разве только дома наши остается сжечь, — так же тихо ответил худощавый. — И уж раз немцы так хорошо нас защищают, тогда зачем теперь хватать на улице больных стариков и шестнадцатилетних подростков? Неужели они думают с нашей помощью остановить русские танки?

Кондуктор выставил вперед ладонь. Сквозь потертые вязаные перчатки просвечивали кончики пальцев.

— И здесь не немцы виноваты, они-то из своих частей не бегут. Если бы венгры сражались так же, как они, нас бы сегодня здесь не было. Вполне понятно, что немцы забирают всех подряд. Они концентрируют свои силы, сжимаются в пружину, чтобы затем посильнее ударить по Советам…

…Минут через тридцать всех задержанных вывели во двор казармы, где толпилось множество офицеров и солдат, стояли вперемежку целые и полуразбитые грузовики, реквизированные для военных нужд такси, телеги, лошади. В углу двора румыны из рабочего батальона с трехцветными повязками на руках убирали мусор. Еще через полчаса каждому выдали по котелку, ложке, батону ржаного хлеба, а в походной кухне налили по порции густого жирного гуляша из говядины. Особенно проголодавшимся даже дали прибавки. Гажо со своим котелком подходил к котлу трижды.