Ференц Каринти - Будапештская весна

Их привели к не отрытому до конца противотанковому рву в переулке, выходившему прямо к линии фронта — к распаханному полю в Медьере. На перекрестке у ограды немец остановился, взглянул на недорытый ров, потом на людей:

— Wer spricht deutsch? [2] Кто говорит по-немецки? (нем.)

Никто не ответил. Лишь мужчина в шубе, немного помедлив, вышел вперед и стал тыкать себя пальцем в живот:

— Krank. Sehr krank [3] Болен, очень болен (нем.) . .

Немец посмотрел на него, ничем не показав, понял ли он его слова, потом, пригнувшись, подбежал ко рву и жестом позвал к себе остальных. Тот, кто жаловался на печень, попытался было отстать, но солдат настойчиво сказал:

— Du auch… [4] Ты тоже… (нем.)

Ров нужно было сначала углубить, а потом расширить. Гитлеровец взял у Кешерю лопату, с профессиональной сноровкой срезал два слоя земли и молча стал наблюдать за тем, как идет работа. Немного погодя он закурил, но угощать никого не стал. Насыпь из вырытой земли защищала землекопов от огня советских снайперов, которые, судя по всему, держали под прицелом и эту улицу. Но теперь люди уже не думали о русских. Глинистая почва замерзла, и тупая лопата почти не брала ее.

Под моросящим ледяным дождем одежда на работающих скоро промокла, пальцы онемели. Они начали копать с таким пылом, что через несколько минут выдохлись уже все, кроме Гажо, привыкшего к тяжелому горняцкому труду. Допризывники тяжко отдувались, господин в шубе то и дело вытирал лоб и надрывно кашлял. Судя по всему, он впервые в жизни держал в руках лопату, даже смотреть было больно, как беспомощно он ковырялся в земле. Не мешало бы передохнуть, но за ними внимательно наблюдал гитлеровец. Он еще ни разу к ним не обратился, ни о чем не спрашивал — они его явно не интересовали. Он неподвижно стоял в яме, прислушиваясь, откуда бьют автоматы.

Собака тоже спрыгнула в яму и терлась о ноги работавших.

— Цыган, марш домой! — прикрикнул на нее Гажо, моментально придумав ей кличку. Собака отскочила немного в сторону, но не ушла. — Дня четыре, поди, ничего не ела, бедняга! У тебя хлебной корки не найдется? — обратился он к Кешерю.

Худосочный юноша с желтоватым лицом, в плаще, ковырявший землю возле Гажо, в ответ заворчал:

— Шелудивая дрянь!

Казенная шапка была ему явно велика и съехала на взмокший лоб, а отвисшие рыжеватые усы зловеще подергивались.

Как только громыхнул орудийный выстрел и земля задрожала, собака, задрав вверх голову, надрывно завыла. Гитлеровец расстегнул висевшую на поясе кобуру, вынул пистолет и выстрелил псу в голову. Тот, не пикнув, повалился на землю. Немец поднял собаку за задние ноги, выкинул ее из ямы и спокойно сунул пистолет обратно в кобуру. Один из допризывников, помоложе, глупо хихикнул, но тут же замолчал.

Люди молча продолжали работать, но движения их стали скованнее. Ужас стальным жалом впился в их сердца — они поняли, что их жизни целиком зависят от прихоти этого жестокого человека. Владелец шубы от усердия не знал, за что взяться. Он махал руками, точно испорченная ветряная мельница, выбрасывая наверх небольшие комки глины, которые ему удавалось выковырнуть из стенок ямы, и время от времени с безграничной преданностью поворачивал свое залитое потом лицо в сторону солдата.

Гитлеровец постоял немного, лениво почесывая шею, потом, указав на Гажо, парой отрывистых фраз дал всем понять, что тот остается за главного, и вылез из ямы.

Кешерю неожиданно выпрямился, возбужденно показывая на свою лопату:

— Herr Soldat… Dort, dort!.. [5] Господин солдат… Там! Там!.. (нем.)

Гажо, который только и ждал, чтобы, оставшись наедине, перекинуться парой слов, недоуменно и зло посмотрел на Кешерю: зачем задерживать солдата? Немец обернулся и, бросив на юношу беглый взгляд, наклонился к яме посмотреть, что там случилось.

Кешерю выхватил из кармана плаща раскрытый складной нож и, обхватив ладонью покрепче, дважды быстро всадил его в шею гитлеровца.

Немец на секунду застыл, скрючившись на корточках.

— Mensch… [6] Человек… (нем.)

Больше он уже ничего сказать не смог. Глаза его расширились, он осел на землю, затем медленно повалился вперед.

Остальные еще не поняли, что случилось, когда Кешерю, отбросив лопату, которую он держал в левой руке, выскочил из ямы и побежал в переулок. Гажо опомнился первым и крикнул ему вдогонку:

— Эй! Не туда бежишь!

Он тоже выскочил из рва и, не раздумывая, бросился вперед, к линии фронта. Все это время его мысли были заняты русскими солдатами, находившимися совсем рядом, и теперь ноги сами несли его к ним. Но не успел он сделать и трех шагов, как споткнулся об убитую собаку и упал. И только теперь, лежа на земле, он подумал, что перейти линию фронта в одиночку он не имеет права. Перед его глазами встал Золтан Пинтер, тот самый Пинтер, который вернул ему бумагу с перечислением всех его проступков, который бежал вместе с ним из Дьёра, обеспечил его едой и ночлегом и которого теперь нет рядом. Его недолгие колебания были прерваны треском автоматов. В воздухе засвистели пули: видимо, их засекли советские солдаты. Гажо вскочил на ноги и, свернув в переулок, бросился вслед за Кешерю.

Когда они добрались до Пешта, уже смеркалось.

— Быстрей, старик! — подгонял Гажо своего спутника. — Если нас схватят на улице после семнадцати, расстреляют на месте.

Полученный урок научил их опасаться новых проверок. Они пробирались переулками, избегая больших перекрестков. Заводской квартал, который они пересекали, был сплошь завален обломками и рыжеватыми грудами битого кирпича. После летних и осенних бомбардировок здесь не осталось ни одного целого здания. Но это были старые раны, люди к ним уже приспособились. Они и в разрушенных домах отыскивали отдельные, чудом уцелевшие комнаты, окна которых можно было забить досками. К наружным дверям комнат верхних этажей подставляли лестницы, воронки от бомб закрывали настилом и в кирпичной пыли протаптывали извилистые тропы. Прохожих почти не было, но неподалеку от улицы Арены Гажо остановила босая, растрепанная девочка.

— Дяденька солдат, дайте кусок хлеба… Есть очень хочется…

Гажо, у которого ничего не было, опустив глаза, прошел мимо. Девочка, не отставая и не спуская с него глаз, тихо трусила рядом.

— Дяденька, пожалуйста, мой папа тоже был солдатом… Пожалейте меня, я два дня ничего не ела…

— Отстань, нет у меня ничего.

Девочка пробежала за ним еще немного, но, убедившись, что все ее мольбы тщетны, спрыгнула на мостовую и высунула маленький розовый язык:

— Дяденька солдат, желаю вам покушать гуляша с горохом! Приятной поездки в Сибирь!

Дождь прекратился. Они шли по темным улицам. Кешерю хорошо знал дорогу — не один год прожил он в Будапеште. О случившемся он не заговаривал. Гажо тоже молчал, но изредка впивался цепким взглядом в лицо Кешерю, пытаясь понять, что он за человек. А тот упрямо надул губы, из-под шапки у него выбивалась рыжеватая шевелюра. Гажо мысленно попробовал систематизировать свои детские впечатления о Кешерю.