Алла Калинина - По образу и подобию

— Спокойной ночи, — донесся с крылечка тихий Лилькин голос.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Со страхом думал я о духоте и тесноте маленькой спаленки, но больше мне некуда было идти, да и не хотелось никуда. Я устал, мне надоело в гостях, я хотел домой. Еще пять минут посижу во дворе, пять минут. Я сел на лавочку, где днем обычно сидела стайка черных молчаливых старушек, и снова попытался восстановить в уме нить нашего с Борисом последнего разговора. А впрочем, разве дело в Борисе? Это мои, мои собственные мысли, постоянно терзавшие меня весь этот длинный месяц, сегодня были высказаны вслух. По образу и подобию. Кого, чего? Но разве человеческая личность может возникнуть из ничего? Конечно же она строится по генетическому коду предков, знакомых и незнакомых, явных и далеко запрятанных, и давно умерших тоже. Но еще и по образу других людей, в среде которых растет и развивается человек, нет, шире, дальше — речь ведь идет не просто об окружении, но о чем-то гораздо большем, обо всем поколении, и о народе в целом, и о бесконечной его истории. Почему я до сих пор не понимал, что я, такой умный, такой исключительный, — просто один из них, вот и все? Потому что было во мне что-то другое, самое главное, все остальное заглушившее, — моя, только моя, единственная душа, в которой жили и живут мои собственные представления, от которых я не в силах отступиться, представления о прекрасном и о добре и зле, о главном и второстепенном, о допустимом и невозможном для меня, никогда и ни при каких обстоятельствах, даже под страхом смерти. И еще — жажда выделиться среди всех, сотворить что-то свое, единственное, никогда до меня не бывшее, не существовавшее в мире. Что это было за чувство, единое для всех народов и в то же время такое глубоко личное? Где, в чем был его источник? Так вот о чем, оказывается, промолчал сейчас Борис, — еще мы созданы по образу и подобию Божьему. Он промолчал, боясь, что я неправильно пойму его, да я бы и не понял, потому что это были не те слова, не то определение для самого высокого, вечного, что живет и не угасает в человеческой душе, но где было взять другие? Их не было, не было. Совесть, творческое начало, просто душа? Все не то, не так, все слабо и неточно. И в то же время существует же что-то, возносит нас, дает силу и вдохновение, уводит от труда — к его нравственному смыслу, от процесса жизни — к цели! Семья, народ, осознание высшего — вот великая триада, по которой творится человек, и ни одной ее частью нельзя пренебречь, ни от одной нельзя отступиться, если хочешь состояться как личность. По образу и подобию… Я встал со скамеечки во дворе старого храма, неверующий приверженец высших устремлений, мне казалось, мысль моя наконец-то вышла из тупика и полетела, освобожденная и счастливая. Конечно, мне это только казалось, как всегда кажется человеку, сделавшему всего лишь маленький шажок, что вот он уже на главной дороге, но тем и прекрасна наша неожиданная, никогда не кончающаяся жизнь. Я жил. Крупные и мелкие, бессчетные звезды мерцали в высоте над моею головой, тишина стояла, такая тишина! Я был рад, что завтра наконец-то уезжаю домой.

Борис и Лилька провожали меня на вокзале. Я был тяжело нагружен деревенскими гостинцами, которые собрала мне заботливая Антонина Семеновна, — соленьями и вареньями, салом и пирогами в дорогу. Все это было смешно и непривычно для меня, не любил я таскаться с сумками, как мешочник, но делать было нечего. Мы стояли в ожидании на пустом перроне, садиться предстояло в проходящий поезд дальнего следования. С утра пекло, только одно пушистое белое облачко неподвижно стояло в синем небе над нашими головами, над станцией, над поселком, над окрестными полями — и ни ветерка, ни дуновения. Наконец в дальней дали над смутными переплетениями рельсов и стрелок всплыл голубой буек электровоза и слабый шум приближающегося поезда донесся до нас.

— Ну, до встречи, — сказал Борис, — и спасибо, что приехал.

— Гоша, не забывай нас.

Я торопливо вскарабкался по высоким ступенькам. Молодая проводница в беретике набекрень равнодушно скользнула по мне стоячими рыбьими глазами, даже обычного интереса к молодому мужчине не проступило в них. Да и что она могла ожидать от перегруженного очкарика, севшего на случайной маленькой станции? Я потащился по коридору, поезд тронулся, даже в окно я не успел махнуть, но я и рад был этому, не хотелось мне еще раз видеть их неестественно приветливые, уставшие от меня лица. И я тоже устал от них, все мне надоело. Скорее бы уж выйти на московский перрон, сесть в такси, оказаться в своей, московской квартире, скинуть, стряхнуть с себя все, принять душ, переодеться во все глаженое, чистое, щеголеватое и… что? В купе ехало целое семейство — бабушка, дедушка, мать и два мальчика, все очень симпатичные, они завтракали, сидеть рядом с ними было неловко, да и негде. Я поспешно залез на свою верхнюю полку, смотрел в окно. Но смотреть было совершенно не на что, солнце косо било в пыльное стекло, было душно, противный вагонный запах застоялся в углах. И тут я неожиданно и счастливо заснул и проснулся уже перед самой Москвой, задыхающийся, потный, но все-таки отдохнувший и очень довольный тем, что и эта последняя дорога кончается, и кончается отпуск, в течение которого нигде я не находил себе покоя, и кончаются долгие мои треволнения, больше у меня не будет на них времени, совсем немного осталось.

И вот я, словно по мановению волшебной палочки, уже стоял в своей ванне под холодным душем, зажмуренный и слепой, то, о чем я еще совсем недавно мечтал как о чем-то желанном, но далеком, осуществилось. Вода колотила в мою макушку, стекала по носу, по спине и лопаткам. Все уже было позади, дорога, жара, сумки, первая неясная улыбка Марго. Все было позади, но означало это только то, что время, каким бы мучительным или счастливым, заполненным или невыносимо остановившимся оно ни казалось, движется, идет, все уходит в прошлое, рассыпается в прах и только в памяти еще живет, существует. Довольно странная мысль для молодого человека, еще неделю назад собиравшегося осчастливить своей благосклонностью выбранную им по зрелом размышлении девушку. А теперь? Мне натянули нос. Голый и растерянный, я стоял перед очевидностью этого факта. Не так уж я от этого, оказывается, и страдал, но что же мне было делать дальше — это совершенно было мне непонятно. Когда я вышел, Марго уже накрыла на стол, ждала меня с обедом в нашей миленькой чистенькой кухоньке. Как хорошо все-таки дома. Но едва я успел поднести ложку ко рту, как раздался телефонный звонок, этот неистребимый бесстыдный палач московской жизни. Я поднял трубку.

— Юрочка, это ты? — захлебнулся кто-то позабытый на другом конце провода. — А я тебе звоню, звоню каждый день. Когда мы увидимся, где?