Алла Калинина - По образу и подобию

— Заходи, — сказал он, — буду рад…

И снова я шел по улице. Жара сгустилась, небо заволокло, нечем было дышать. О Кате я так ничего и не узнал и все-таки узнал очень многое, я видел ее живые темные глаза, улыбающийся беззубый рот, осколки прежней яркой, неординарной личности. Что же случилось в ее жизни, все сломавшее, проведшее неразделимую черту между прошлым и настоящим? Отчего, когда это случилось, за что она расплачивалась? Права ли была Сима, проклиная ее? Неужели это Симино проклятие тенью легло на жизнь ее сестры, или слепой случай сыграл свою роль, простое повреждение генетического кода? Я должен был все это узнать, и путь у меня был только один, я позвонил Миле, ей не надо было снова объяснять, кто я, чей я сын и зачем звоню. Она приняла меня сразу и охотно в том же коротком несвежем халате и тех же тапочках, зато рассказывала она искренне, все, что знала, и задавать ей вопросы было легко. И Катина жизнь, счастливая и несчастная, самая обыкновенная и невыносимо мучительная, всплыла передо мной из этих рассказов такая знакомая, как будто бы я сам прожил ее.

Первые послевоенные счастливые годы, когда все они опять были вместе, в своих комнатах, в старой коммунальной квартире в Армянском переулке. Семен пришел с войны живой, невредимый, Катя с детьми вернулась из эвакуации, дети выросли высокие, красивые, оба темноволосые, оба с широко распахнутыми серыми лучистыми глазами, только Дима покурносее, а Олежка погубастее. У Олежки еще до войны, когда ему было лет пять, обнаружились необыкновенные математические способности, он тогда мгновенно и безошибочно перемножал в уме трехзначные цифры, ему прочили великое будущее, теперь Олежке уже десять, и, хотя великое будущее еще не наступило, всем ясно — просто помешала война и уж теперь оно обязательно скоро начнется. А Диме пятнадцать лет, и он очень одарен музыкально, прекрасно играет, начитан, воспитан, умен, прекрасно разбирается в живописи и музыке. Он гордость и надежда всей семьи. Семен и Катя оба кандидаты наук, оба уже приступили к мирной счастливой работе, Семен в своем текстильном трикотажном институте, Катя преподает английский язык в МВТУ, знаменитом Московском высшем техническом училище, в доме достаток, мир, любовь. Больше всего они дружат с Мишиной семьей, ходят друг к другу в гости, на праздники устраивают пышные семейные застолья, много говорят, пьют мало и только хорошие коллекционные вина. Спиртного в доме почти нет, и даже бокал вина допивать до конца считается неприличным. Зато едят по-московски, от души — заливные и кулебяки с капустой, мясо, шпигованное чесноком, и фирменные, жаренные в масле маленькие пирожки с картошкой. Все нарядные, еще молодые, веселые. И тут случается что-то немыслимое, нелепое, неожиданное, то, что не могло, не должно было случиться, прозвучал первый роковой удар судьбы. Дети. Дети подобрали на школьном дворе валявшиеся здесь после каких-то стрельб патроны, принесли их домой и стали гвоздем выколупывать взрыватели, что-то не получалось, они поднажали, грохнул взрыв. В комнату влетел их сосед по квартире, профессор-медик, все было в дыму, пахло пороховой гарью, дети были залиты кровью, особенно маленький, Олежка. Профессор немедленно вызвал «скорую», сделал все, что смог и что было необходимо на первых порах, детей увезли. Олежку выписали на следующий же день, он оказался совершенно невредим, ни единой царапинки. Кровь, которой он был залит, била из Диминой перебитой артерии. С Димой дело было сложнее, ранения были мелкие, но множественные. Ему оторвало три пальца на правой руке, в сущности даже не все пальцы, всего по одной фаланге от каждого, но этого было вполне довольно, он никогда уже не сядет за пианино, никогда. Изранены были также шея и грудь, крошечные осколки попали в глаза. Вокруг них неизбежно образуются бельма. Но Диме повезло, ранения не затронули радужных оболочек, зрение не нарушено, рубцы почти не будут видны, все почти обошлось, почти. Но хрупкая психика ребенка… Дима стал другим, совсем другим. Врачи не могли сказать ничего определенного, такой возраст, может быть, все обойдется, и дальше, может быть, детей надо очень беречь. А как? Кто может научить этому? Ни Семен, ни Катя этого не знали. Катины пышные, очень красивые волосы за эти несколько дней стали почти совсем седые, что-то переломилось в ней. Только Семен и спасал обстановку, он не знал, как это делать, но его природная здоровая жизнерадостность, живой нрав, удивительное трудолюбие — все это само по себе было естественной осью всего их семейного существования, и, кружась вокруг него, семья медленно приходила в себя. Катя смотрела на него и не могла нарадоваться великому счастью, что он у нее есть, и дикие страхи подкрадывались к ней: кто-нибудь заберет его, соблазнит, отнимет, после войны столько одиноких жаждущих женщин, у него на работе традиционно женский коллектив. После работы она бежала к его институту, пряталась в подворотню и ждала, ждала, чтобы увидеть, с кем он выйдет из подъезда. Он не давал ей поводов для подозрений, и от этого подозрения были еще мучительнее, беспредметнее и шире. Катя понимала, что это безумие, но ничего не могла с собой поделать, даже дети ушли на задний план, она постоянно боялась потерять мужа. Обстановка в семье накалялась, Дима нервничал, один только Олежка, по молодости лет, многого не замечал; может быть, именно это потом и спасло его, а может быть, просто ему от природы больше досталось отцовского душевного здоровья, кто знает. Дима заболел, когда ему исполнилось уже двадцать два, столько лет прошло, все было хорошо, он уже кончал институт по специальности инженер-оптик, и тут что-то надвинулось на него, тревога, тоска, страх, что-то дикое, волнующее, непонятное, с чем он не мог справиться. Надежды, мечты, будущее — все рухнуло разом, Диме поставили диагноз, от которого нет спасения, отныне он становился рабом своей болезни. Интеллект его был еще силен, он был талантливый, яркий парень, хороший инженер, и вот, пока еще не поздно, он торопливо давал себе зароки: не жениться, не иметь детей, не работать в коллективе, среди людей, зарыться в свою нору, жить тихо, чтобы никому не мешать и чтобы никто не помешал ему время от времени погружаться в страшные, но непостижимо влекущие к себе глубины. Он оттолкнул от себя девушку, мечтавшую выйти за него замуж, многочисленные друзья долго не верили, но постепенно отставали, отставали, он старел, опускался, дичал, но никому не принес зла. Почти никому, кроме его близких, которые с каждым его приступом теряли жизнь огромными невосполнимыми кусками, но разве он был виноват в этом несчастье?

Олег к этому времени тоже уже вырос, кончил институт, женился, переехал в семью жены, но семейная его жизнь не ладилась, жена ему попалась с характером сильным, но странным и злым. Все видели это, один Семен не желал мириться с очередной неудачей, старался сгладить шероховатости своим веселым, доверчивым и открытым характером. Но даже ему это оказалось не по силам, Олег развелся и вернулся домой. Жили они теперь в отдельной квартире возле метро «Электрозаводская», полной прекрасных книг, хороших вещей. Но счастья не было. И тут Олег попал в автомобильную аварию. Он сам был за рулем и, наверное, в чем-то был виноват, но плата получилась страшная. И он и его приятельница, сидевшая рядом, получили множественные травмы, особенно лица и рук. Катя бегала в больницу к ним обоим. Подруга Олега вела себя мужественно, нормально. Но в самом конце вдруг кто-то ее надоумил, и она подала на Олега в суд за нанесение тяжких телесных повреждений. Зачем она это сделала, чего добивалась — было непонятно. Олега присудили к минимальному наказанию — году принудительных работ. И это он считал за счастье, тем более что через несколько месяцев подпал под амнистию. Но тут вдруг неожиданно заболел Семен. Какая-то дрянь поселилась у него в животе, глодала, мучила, жгла, он худел, а исследования ничего не показывали. Наконец его взяли на операцию, но было уже поздно, опухоль оказалась неоперабельной, живот зашили, ничего не сделав. Семен еще не верил в возможность катастрофы, а все уже было позади, он умирал. С каждым днем он худел, а живот его рос, в глазах металась ужасная догадка, но и надежда не оставляла его до последней минуты, он был замечательный человек.