Алла Калинина - По образу и подобию

Вася и Танечка горячо оплакивали свою мать, они по-прежнему нежно любили друг друга, часто виделись, вместе отдыхали, постоянно посылали детей друг к другу в гости. Дети росли. Вася обожал свою жену и дочь, и все-таки он был глубоко неудовлетворен — своей работой, своим местом в жизни, тем, что никто не хотел понимать, что он может и на что способен. Даже самые близкие ему люди, должно быть, думали, что он так и родился заштатным, третьесортным инженером и больше мечтать ему не о чем. Он написал диссертацию, ее высмеяли, он просил помощи, ему объяснили, что она ему не нужна, ему вообще ничего не нужно было на этом месте. Тогда он решился и перешел на другую работу, но и там волшебным образом все повторилось сначала. И снова начальник тоскливо спрашивал его: «Тебе что, больше всех надо? Сиди и не высовывайся». И он не знал, что с этим делать, как переменить эту застоявшуюся тупую жизнь. И денег постоянно и мучительно не хватало. И тогда он решил уехать, совсем, навсегда, в Израиль, ведь он был наполовину еврей. Пусть он даже выбросит совершенно не пригодившийся ему, ненужный диплом, он будет работать рабочим, мойщиком посуды, кем придется, лишь бы не эта рутина, не безнадежность, он должен был доказать сам себе, что на что-то годится, что он человек, деятель, мужчина. Но, знаешь, жена ехать с ним отказалась, сколько он ни просил, ни объяснял, ни упрашивал. Думаешь, она его не любила? Нет, тут совсем не в этом было дело. Она его любила и жалела, и плакала, и хотела быть с ним, но туда… Она ведь была партийная, и мама у нее оставалась больная, и сестры. И потом, ведь это все значило — без возврата. А может быть, она просто его не понимала как следует, не понимала, как это для него важно. Я вот так думаю, сколько лет женщины бились за свою свободу, мечтали, хотели иметь свое мнение, свои желания, свои права, свои, отдельные от мужчины. И добились. Казалось бы — вот справедливость! Ан нет, и вышло, что на одну судьбу, на одну семью может быть не одно, а два, а то и три решения, там ведь еще дочь подрастала, вот тебе и нет семьи. Конечно, жену его тоже можно понять, она женщина больная, да и не молодая уже, чтобы все оборвать, все начать сначала. Здесь все-таки налаженная жизнь, семья, а там неизвестно, что и как. Но Вася остановиться уже не мог. Они развелись, и вскоре Вася уехал, конечно не в Израиль. Он хотел большой, настоящей жизни, он уехал сначала в Детройт, потом перебрался в Бостон. Хорошо, что Дуся до этого не дожила. Хотя сейчас он там многого добился, занимает какую-то большую должность, у него квартира, машина, хорошо зарабатывает. Еще в самолете, когда летел в Вену, он познакомился с женщиной из Одессы, тоже эмигранткой, и вскоре женился на ней. Симпатичная женщина, я видела на фотографии, и он такой довольный, веселый. Но скоро они разошлись, не сложилась у них семья, Вася ведь только свою жену одну и любил и все, что зарабатывал, дочке отсылал. Эта женщина, она не то чтобы корыстная была, она просто обиделась. А кто бы не обиделся, живет с ней, а думает о другой. А Вася думал о том, чтобы дочка скорее кончала школу и приехала бы к нему. Тут и учиться поступить ей было бы легче, или работу бы он ей нашел по сердцу, слишком хорошо он понимал, как это важно. Но самое главное — хотел он видеть ее возле себя, и Ирочка ему обещала приехать, даже поступила на курсы шоферов, чтобы водить машину, которую он тогда только еще собирался покупать. И вдруг взяла и влюбилась в своего шофера-инструктора, у нас в семье женщины вообще пылкие. И вышла замуж, и родила ребенка, и никуда, конечно, не поехала. А Вася живет теперь один, ждет. Сколько женщин одиноких не может устроить свою судьбу, и он не может — однолюб. И жена его не может. Мама ее уже глубокая старуха, и у сестер своя жизнь, и к болезням вроде бы притерпелась, но жизнь-то ее прошла, улетела, теперь она при внуке, при Ирочке, при зяте. Вот как бывает в жизни. Я без них скучаю, без Васи и Танечки, когда они были в Москве, приезжали ко мне часто, а уж звонили обязательно, теперь, конечно, некогда, но к праздникам получишь открыточку или письмецо с фотографией — и так сделается радостно, сладко, словно это мои дети…

А я говорила тебе, что у меня ни одного светлого дня не было, ты мне не верь, видишь — неправда это. И Танечка теперь тоже сама уже бабушка, у ее дочки своя дочка, да и сынок, наверное, скоро женится, жизнь идет…

— И все это моя родня?

— А как же! Ты с Милой, Мишиной дочкой, познакомился? Вот Вася с Танечкой в том же родстве с тобою, что и она, только немного постарше ее годами.

— И много еще таких?

— Родни-то? Без конца и краю. А впрочем, как считать. Захочешь — будет, не захочешь — они к тебе вязаться не станут, сам знаешь, не хотела Маргарита — и никто тебя не трогал, верно? Так что уж ты сам думай.

Что мне было думать, я уже давно все решил, мне бы только понять, охватить все это слабым своим умом. Хорошо им, они знали друг друга с детства, встречались, дружили, ссорились, понимали друг друга, они были свои, а я? Откуда я должен теперь черпать свое чувство родства, что могу предъявить, чем доказать, что я — свой? Что во мне есть общего с ними? Но ведь что-то же, наверное, все-таки есть, должно быть!

На улице было жарко, как в бане. Едва я вышел из Симиного тенистого двора, меня обволокло таким душным зноем, как будто я уже не шел, а медленно тек в оплывшем густом воздухе, лень было шевелиться, лень думать. Но москвичей ничем не прошибешь, ни жарой, ни морозом, толпа у метро кипела, как всегда, люди торопились, сбивались в кучу и разбегались, навьюченные сумками, возбужденные, энергичные. Переполненные автобусы отходили от остановок, мороженое текло по пальцам малышни, к квасной цистерне змеилась бесконечная очередь. Домой не хотелось. Я добрел до телефонных автоматов, здесь тоже все было занято, но я никуда не спешил, стоял в жаркой каменной тени, чувствуя, как под моими туфлями, плавясь, проседает асфальт. В телефонной будке остро пахло варом, куревом и застоявшейся пылью. Я набрал номер.

— Я вас слушаю, — сразу же откликнулся знакомый старческий голос.

— Дядя Миша! Это я, Жора, ваш племянник. Я хочу сейчас навестить в больнице вашу сестру тетю Катю, вы не знаете, где она лежит?

— Нет.

— А кто знает, посоветуйте мне, мне очень надо…

— Я могу дать вам ее домашний телефон, а впрочем… Лучше позвоните Олегу, вы знаете Олега?

— Это, кажется, ее сын? Дядя Миша, у вас есть его телефон? Это было бы лучше всего.

— Одну минуточку. — Он положил трубку, я слышал, как он возится в своей захламленной душной комнате, потом снова раздался его ясный голос: — Запишите, — он продиктовал мне номер. — И передайте, пожалуйста, от меня Кате большой-большой привет, я давно ее не видел. Скажите, я почти совсем не выхожу. И всего вам самого, самого доброго. Как вас зовут, я забыл?