Алла Калинина - По образу и подобию

— Затем, что у эволюции есть цель.

— Это мы-то с тобой? Забавная причуда природы. Стоило ли ради этого городить огород? На земле еще не было зверя менее пригодного для жизни, реальной жизни на реальной планете, да еще эти нервы, тревоги, настроения, желания, с которыми мы не в силах справиться. И все время сами себя загоняем во множество нами же придуманных тупиков. С точки зрения здорового животного, мы просто безумцы. История уже показала, на что мы способны. Только на самоуничтожение. Разве ты не видишь, мы не можем ни сговориться, ни понять друг друга, да что друг друга — себя! В нас только и есть что жажда знаний, чудовищное любопытство, даже во вред себе, даже все разрушающее, пусть, лишь бы вперед! И в результате наука рванула совершенно непропорционально развитию личности, общественной жизни. В общественной жизни мы еще дикари, мы расцениваем друг друга по закону больших чисел. «При аварии погибло три человека», и мы радуемся — всего-то три? Какая ерунда, вот если бы три тысячи! Тогда нам было бы о чем поговорить друг с другом пару-тройку дней. И это нам в руки даются все завоевания обезумевшей от скачки науки? Это уродство развития еще неизвестно чем кончится. А может быть, к сожалению, наоборот — слишком хорошо известно. Но я хотел совсем о другом. Ведь если у эволюции есть цель, это означает, что есть и бог.

Он замолчал, и я кожей почувствовал, что все это он говорит серьезно, что это важно и значительно для него, много раз продумано и не решено, мучительно. Мы согрелись. Дождь по-прежнему оглушительно грохотал по крыше, где-то вдали раскатывал гром, но окна запотели, ничего не было видно, только редкие голубые вспышки озаряли непрозрачные стекла да порывы ветра сотрясали машину. Было душно, странно.

— Я не понимаю мироздания, потому что отрицаю бога, и альтернативы ему нет, и доказать что-нибудь невозможно. Но с ним — как бы все было понятно и просто! Мы создаемся и когда-нибудь свершимся по его образу и подобию. И все, и никаких проблем!

— Так чего же тебе надо?

— Сам не знаю, не понимаю! Зачем тогда нас так много? Зачем наши гены так раскиданы, перемешаны, зачем мы такие разные, почему не одно существо?

— А может быть, только огромное множество и способно сотворить совершенство? Одного на миллионы, Христа или человека будущего.

— По чьему образу и подобию? Где предел? Бог это будет или нечто прилизанное, средневзвешенное от нашего человечества, что уничтожит последние наши связи — кровное родство, близость генного кода. Все мы будем братья, миллиарды братьев, словно с конвейера, а значит… Братом больше, братом меньше, какая разница? Человек опять не имеет цены? Не верю. И не хочу. Пусть он будет даже и прекрасен, этот конечный человек, и создаст совершенное, гармоническое, замкнутое само на себя общество. А дальше что? Каменеть в своем совершенстве? Какая скука, бессмыслица! Зачем же все было? Лучше бы так и остались — камни. Не признаю такой цели.

— Ну и не надо. Чего ты волнуешься? Не было цели, значит, нет и бога. Что и требовалось доказать.

— А для чего же тогда все это? Зачем мы? Случайное завихрение? И завтра все может рассеяться, исчезнуть? Какой ужас, какая тоска! Какое невыносимое сиротство! Зачем природа так нерасчетливо тратила на нас силы? Значит, жизнь — только процесс, и все? Зачем же тогда нравственность? Чтобы легче перезимовать? Ты пойми, атеизм — это ведь тоже философия, которую надо построить, доказать! В него нельзя верить, это нонсенс. Здесь все надо знать. А у меня концы не сходятся с концами. Я не верующий и не атеист. Кто же я? Неужели ты об этом никогда не думал?

— Нет, — сказал я удивленно, — представь себе, нет.

Он опустил стекло и высунул голову наружу. Свежий воздух ворвался к нам. Дождь утихал. Сладостно пахло рекой, мокрой пылью, цветением. Оказывается, было еще светло.

— А может быть, ты просто боишься смерти, Валя?

— Смерти? Не знаю. Да и почему обязательно надо связывать бога с проблемой бессмертия. Со смертью как раз все предельно ясно, с жизнью неясно. Поехали? — добавил он. — Или хочешь еще искупаться?

Мы не спеша оделись, пригладили волосы. Двигатель работал почти неслышно. Мы развернулись, сделав широкую дугу, снова на минуту увидели бледное очистившееся небо, темнеющие сосны на том берегу, светлую воду, траву, густыми серебрящимися волнами полегшую от дождя, и запрыгали по разбитой дороге, по лужам, вперед, туда, где стеной вставала Москва.

Валентин довез меня до самого подъезда. Всю дорогу мы сосредоточенно молчали.

— Может быть, зайдешь ко мне, выпьем чаю, посмотришь, как я живу?

— В другой раз, — отозвался он вяло, — поздно уже, как-нибудь в другой раз.

Я вышел, гулко хлопнув дверью в вечерней тишине двора, и синяя машинка тотчас сорвалась с места, словно меня подвозил какой-нибудь случайный левак.

Дома было сумрачно, тихо, ничего не изменилось, телефон молчал. Я включил телевизор и некоторое время тупо смотрел на экран. Какие-то девицы с остановившимися улыбающимися лицами отплясывали хорошо отрепетированный народный танец. Никогда еще я не замечал, как это, в сущности, нелепо. Я выключил телевизор и поставил вместо этого чайник на газ, от его гула стало как-то уютнее. Так вот какой у меня братец! А я-то думал… И при этом он еще считает себя циником? Забавно.

В холодильнике было пусто, последняя горбушка батона каменно засохла. Я пил пустой чай и о чем-то сосредоточенно думал, сам не знаю о чем. Мне остро хотелось, чтобы кто-нибудь живой вошел в квартиру и утешил меня. Я вспомнил про Лильку. Звонить ей было глупо, невозможно, но я все-таки позвонил. Мне ответили долгие скучные гудки, никто не подошел к телефону. Не было моей утешительницы, не было. Ушла или уже уехала — меня это теперь не касалось. И тогда из чистого мужского упрямства я позвонил Соне. Соня взяла трубку сама.

— Кого? — спросила она веселым, смеющимся голосом. — Вы не туда попали.

Я слышал музыку, гул чужих голосов, еще какую-то возню и звуки.

— Соня, я тебя жду. Брось их всех к черту и приезжай!

— Ну что вы, товарищ, я же сказала вам, вы не туда попали. Проверьте номер, — и она отключилась.

Я откинулся на стуле. Отвратительно, когда тебе отказывают, даже если ты кругом не прав. И вдруг телефон зазвонил. Руки мои сразу дернулись, но я сдержал себя, пусть не думает, что со мной можно разговаривать таким тоном, а я буду, как собачка, ждать ее милостей. Я откашлялся, не спеша потянулся, важно сказал: «Алло!»

— Фу! А я уже думала, вас нет. Ну, приходила она?

— Алло, с кем я говорю?

— Да Вера это, Вера. Ксюха приходила?

— Нет. А впрочем, не знаю, меня не было дома, а у нее ключа нет.

— Да есть у нее ключ, вы чемодан посмотрите…

Я заглянул под стол, чемодан был на месте.