Алла Калинина - По образу и подобию

Проснулся я поздно. День сиял, небо до краев было налито такой безмятежной голубизной, как будто никакого дождя сегодня не могло быть и в помине. Окно было открыто, и солнечные блики от него дрожали на стене у моего изголовья. Настроение было прекрасное. Я попытался вспомнить отчего и изумился своим ночным открытиям. Чего только не придет в голову, когда не спишь! На самом деле все было гораздо проще, естественнее — лучше! Я влюблен — вот что самое главное, а в остальном — зачем торопить события? Я принял душ, побрился. Из круглого зеркала на меня зорко глянула самодовольная физиономия молодого бездельника. Ну-с, с чего мы начнем денек? Хотелось побегать, попрыгать, с кем-нибудь скрестить клинки. И я сразу понял, куда поеду — конечно же к Валентину, пора показать ему, кто из нас старший.

Когда я приехал к нему, в саду шло чаепитие. Мне повезло, Валентин уже вернулся с работы, сидел за домом под яблонями за узким садовым столом, тянул из стакана дымящийся темный чай, рядом пыхтел самовар, а счастливая Тамара порхала вокруг него, подавая варенья и сушки, отгоняя мух и что-то торопливо докладывая ему. На меня Валентин глянул благодушно, махнул рукой — садись, откинулся на спинку лавки.

— Ну, что новенького, Жорик, чем порадуешь?

— Жизнь вообще прекрасна…

— Да ну? А я и не знал.

— Узнаешь, ты еще молодой.

— Ого! А ты мне нравишься сегодня, братец, раньше такой ученый очкарик приходил, а сейчас смотрю — вроде человек.

— Человек, а как же! А ты все богдыханствуешь?

— Угу. Приятное, знаешь ли, занятие, понежишься, пофилософствуешь. Ты в дурака втроем никогда не играл? Хочешь, попробуем?

— Нет уж, спасибо.

— И правильно. Странная, знаешь ли, игра, крепких нервов требует. Казалось бы, какая разница — втроем, вчетвером, а разница огромная. Когда чет играет, у тебя союзники есть, а когда нечет — один ты перед всеми, и ничего понять невозможно. Кому ты друг — тот тебе враг, а кому ты враг — тот к тебе милость проявляет. Тебе не кажется, что похоже на жизнь?

— На тебя поглядеть, так похоже.

— Не только на меня. Жизнь не любит телят несмышленых, ей крепких подавай, с мускулами, таких, которые ласку примут и не растают, а от удара только зашатаются да и ответят двойным ударом.

— Послушай, Валя, а ты у нас, часом, не фашист?

— Нет, Жорик, не надейся. Я реалист, циник, если хочешь. Просто я не желаю быть в дураках и терпеть не могу тех, кто распускает сладкие слюни.

— Это что — камень в мой огород?

— А то в чей же? Есть такие люди, всех хотят примирить, волка с бараном, лисичку с зайчиком… А я вижу жизнь такой, какая она есть, ханжества не выношу, и если ты волк, стоит ли прикидываться ягненком, чтобы какой-нибудь слюнтяйчик потом кричал: ах, он нас обманул-запутал? Мне это претит. А потом, припомни, волки ведь тоже необходимы природе, и у них есть своя нравственность, только с зубами. Впрочем, я-то совсем не волк, я человек мирный, только с глазами на затылке, не люблю жить вслепую, понимаешь?

— Нет, — сказал я со спокойной улыбочкой, — по-моему, вся твоя философия на пустом месте, просто хочешь прикрыть свое хапужничество.

— Это я хапуга? Ну, извини. Я работаю. А то, что у меня выходит все высшим сортом, так я не жалуюсь — талант. А талант никому не заказан. Вот ты захочешь, так хоть завтра сделай что-нибудь такое научное на Нобелевскую премию и — получи. А не можешь — кто ж тебе виноват? Мешают тебе, что ли? Нет? Так вот и взял бы что-нибудь по себе, что-нибудь такое, что смог бы сделать лучше всех. Боишься? Или лень с места стронуться? А я вот хоть и не на научной стезе, зато на своем месте и создаю свои собственные шедевры и получаю за них, как заслуживаю, а может, много меньше. Но я терплю. И никакого святого бескорыстия из себя не строю. Ну, а дом мой и сад… ничего здесь чудесного нет, пустует, а у нас дети. Да и что за чудо? Вся деревня так живет, пол-России, почему ты их хапугами не обзываешь? А я тебе скажу — почему. Мыслишь стандартными блоками, все, как бараны, в одни ворота, и ты за ними. И все у тебя должно быть как у всех, мебель-стенка, жена — с дипломом, брюки-джинсы, у всех восьмой этаж, и — у тебя. А мне нравится развалюха с садом. Хорошо здесь, правда? Так и тянет сюда. И то, что неизвестно, что завтра будет мне интересно. Я думаю — сам, поступаю, как сам считаю правильным, и имею мужество называть вещи своими именами. Я время уважаю, понимаешь? Я его создаю, строю тем, что отличаюсь от других, от таких, как ты, и счастлив, что ни на кого не похож.

— Почему же ты тогда такой агрессивный, если ты счастлив?

Валентин вдруг рассмеялся, наклонился ко мне через стол:

— Да вовсе я не агрессивный, просто хочу, чтобы все у нас было ясно. Вот и жизнь тебе свою рассказал всю, по косточкам, честно. А ты сразу и запаниковал, не привык к правде? Тебе бы все пригладить да объяснить благородными намерениями, так ты бы все заглотал. Вот бы радость была! А ты прикинь, ведь можно было, можно, да не захотел я. Ты меня черненьким прими, а беленьким меня всяк полюбит. Помнишь, такая байка раньше была? Я, Жорик, не из доверчивых. Сейчас все кричат — верить в то, верить в это. А я не хочу верить, я знать хочу, ты мне все докажи. Даром, что ли, нас всю жизнь атеистами растили? Все как есть растолковали, так откуда же она вдруг вылезла, эта вера? Почему я верить должен? Я желаю знать. Вот и увлекаюсь анализом, к победе разума стремлюсь, понимаешь?

И вдруг увидел я, что он еще мальчишка, задиристый, молодой, куда моложе меня. Он глядел на меня довольный, как нимбом окруженный гроздьями мелких, совершенно еще зеленых яблочек, едва выделяющихся в темной густой листве. Да рисовался же он, на все его поступки конечно же можно было смотреть совсем по-другому. А я-то принял его всерьез. К победе разума он стремится! Да что с ним делать, с разумом этим, в реальной жизни?

— А не кажется тебе, Валя, что излишняя ясность — почти наверняка ошибка? Наговорил на себя бог знает чего! Ну а выставлять себя негодяем не обыкновенная ли экстравагантность? Тоже своего рода показуха. Зачем? Зачем все доводить до абсурда ради несуществующей, мифической истины? А настоящая истина, она не такая, она многоликая. Ты же сам говорил, что против простоты. И правильно. Глупо надеяться, что все гениальное просто, вранье это, выдумки, гениальное — сложно. И кстати, из научной жизни, скажу: экстраполировать опасно, сначала все вроде бы сходит с рук, но ближе к пределам, там, где тебе интереснее всего, кривая обычно делает свечку или еще что-нибудь в этом роде. Не рассчитывай на то, что, наблюдая себя, понял закономерности человеческой жизни, ничего нет безнадежнее такого заблуждения. Напорешься.

— Может быть, — сказал он легко, — может быть, ты и прав. Насчет ясности — так это точно. Но знаешь, так, как я живу, мне гораздо интересней. Я мыслю — значит, существую. А ошибки, чего их бояться? Все ошибаются, это закон природы. Думать интересно…