Алла Калинина - По образу и подобию

— Я, конечно, могу приехать, только я не понимаю…

— А тебе пока еще и нечего понимать. Что, жалко на старуху время тратить? Ничего, у тебя времени много, не обедняешь. Может быть, это такой случай счастливый, что Маргариты нет. Так приедешь? Запиши, как меня найти.

Я сидел некоторое время в растерянности. Что она имела в виду? Забавная, однако, старуха, таинственная. И зачем это Марго втравила меня в такую историю? Ах, уж эта ее хваленая обязательность! Придется ехать. Знакомая все-таки старуха, инвалид, может быть, ей надо чего. Придется ехать, будь она неладна. Дурацкий день! Да еще эта Ксения. Одиннадцатый час, а ее все нет. Где она шляется? Мне бы радоваться, что она пропала, а я волнуюсь. Но тут наконец Ксения явилась, скромненькая, усталая, тихая.

— Ну, где это ты моталась целый день?

— На стройке была и… это…

— Ну что ты все врешь?

— Я не вру. Я правда была, и на заводе даже одном была, и на лавке сидела… Я тебе зря мешать не хочу, думаешь, я не понимаю?

— Да что ты обо мне-то еще должна понимать? Ты в мои дела не лезь. Лучше бы своими занималась!

— Я и занимаюсь. Только сам ты прекрасно понимаешь, что на работу мне не устроиться.

— Ну так поезжай домой, черт тебя возьми, нагулялась, и хватит.

— Я бы поехала, а где у меня дом-то? Не понимаешь ты ничего…

— Врать надо меньше, может, я бы тогда чего и понял.

— А ты что — никогда не врешь?

— Не твое дело! — Я возмутился.

— Вот видишь, ты — тоже! А если бы я не врала, так бы ты меня к себе и пустил! Испугался бы и меня бы с лестницы — в шею. Еще, спасибо, Сонечка пришла, тебе перед ней неловко было, а то бы ночевать мне на улице…

— Да прекратишь ты или нет! И отца что — тоже выдумала?

— Отец есть. В Красноярске.

— Так я дам тебе сто рублей в зубы и катись!

— Не-а.

— Это что — шантаж?

— А понимай как хочешь. Мне деньги нужны, понимаешь? Я, например, у него взаймы брала, а он у чужих людей одалживался. Он пьющий, у него ничего нет.

— Так зачем же ты тогда к нему едешь? — выпалил я в отчаянии.

Ксения посмотрела на меня, как на ненормального.

— А для чего вообще к родному отцу едут? Тоже мог бы своими вывернутыми мозгами понять. Он ведь мне отец.

Я растерянно молчал, все это было не по мне, не для меня. И зачем я только с ней связался? Лучше бы меня сразу профессионалы ограбили, и мороки было бы меньше а с этой я просто не знал, как говорить.

— Ох, Ксения!

— Что, не нравлюсь? А я обыкновенный человек, я за существование свое борюсь, как ты не понимаешь! Думаешь, я такая дрянь? Да нет, просто так обстоятельства сложились, теперь вылезать надо. Может, и нехорошо, но другого-то выхода у меня нет, разве не понятно? Ведь не помрешь же ты из-за этого, правда? А для меня жизнь… Мне только подняться. Я, может, и сейчас еще не всю правду сказала, я вообще люблю врать, но только ты меня не бойся, ты парень хороший, тебе от меня вреда не будет. Может быть, я тебе потом даже и деньги отдам, вот увидишь…

Ну что тут было говорить? Я только с досады махнул рукой.

Серафима жила в двух остановках от университета, но я решил от метро пройтись пешком. В руках у меня было три великолепных нарцисса с желтыми восковыми раструбами в серединках и слабым, словно ленивым, запахом. День после дождя опять был сияющий, и настроение мое, вопреки всему, было отличным. Дом я нашел легко, по трем красным телефонным будкам на углу. В глубоком дворе, где когда-то, видно, не мудрствуя лукаво, жильцы натыкали под окнами тополевых прутиков, чтобы скорее была зелень, теперь вырос высокий сумрачный лес. Даже сегодняшнее солнце с трудом пробивалось через частые стволы на узенькие асфальтовые дорожки. Тополя уже начинали пылить, и на кустах и заборах висели неряшливые серые лохмы. Не очень-то веселый это был двор, но я не внял предостережениям природы и смело открыл скрипучую дверь подъезда. Серафима жила на первом этаже, она сама открыла мне, и я с изумлением увидел, какая она стала старенькая. Двигалась она с трудом на слишком высоком для нее костыле, но все равно она потянулась и поцеловала меня в щеку.

— Ты у нас совсем взрослый стал, Жорик!

Некрасивое лицо ее с вдавленным узким лбом и выпирающими вперед зубами светилось радостью и оживлением, словно это не она вчера запугивала меня своей таинственной мрачностью.

— Ну рассказывай, рассказывай, как живешь, сейчас я чаем тебя напою.

— Не надо чаю, я же только что завтракал.

Я не спеша оглядывался вокруг, невольно стараясь оттянуть начало малоприятного разговора. Комнатка была темная, убогая, но чистенькая, на свежей скатерти стояла вазочка с покупным печеньем, приготовленным для меня, на стенах висело несколько мутных фотографий под стеклом в металлических окантовочках, уютно урчал старенький холодильник. Стояла полуденная вязкая тишина, от которой тянуло в сон, хотелось сидеть, молчать и не шевелиться. И смутно вспомнилось мне, что в этой комнате я когда-то уже был, давным-давно, спал на этой высокой железной кровати, сидел за этим круглым колченогим столиком, положив локти на скатерть и едва доставая до него подбородком. Когда это было? Или все это приснилось мне во сне? Я с трудом стряхнул с себя оцепенение и взглянул на Серафиму. Она все так же радостно улыбалась мне.

— Ну, вспомнил все? — спросила она неожиданно. — Это тебе не показалось, ты и правда бывал здесь в детстве и ночевать у меня оставался, помнишь? А потом мама твоя больше не разрешила, говорила, вырос ты, ни к чему бередить душу.

— В каком смысле, я не понимаю…

— Ну в том смысле, чтобы про отца не спрашивал.

— У вас?

— А то у кого же? — она гордо улыбнулась, разом показав свои длинные, нацеленные на меня зубы. — Я ведь твоя тетка, Жорик, Сашина родная сестра. Ну чего ты так на меня смотришь? Ты ведь просто на материно отчество записан, сколько она на это сил положила! А на самом деле по отцу ты Александрович и назван Георгием в честь деда. Это все она тебя Жорой звать не велела, хотела, чтобы ты Юра был. А я тебя Юрой никогда ее звала и не буду. Я, Жорик, всегда за правду, раз Жора, так уж Жора, и нечего тут. Конечно, я ей не мешала, хотела тебя морочить — ее право, я не вмешивалась. А меня врать не заставишь, уж как хочешь.

Ну вот, наконец-то это и случилось, что-то, чего я ждал каждый день всю свою жизнь и во что уже почти перестал верить. Я был не один такой с прочерком в паспорте, записанный на материнское отчество и фамилию. Разве я всего этого не знал, не мучился этим, не старался что-то понять, узнать? Старался, конечно, но робко, безвольно, пассивно, и я прекрасно знаю почему. Потому что мой отец был плохой человек, потому что он нам с матерью был не нужен. Под руководством Марго я с детства затвердил этот тезис как молитву. И все-таки подсознательно я всегда ждал — вот однажды это случится, и я встречусь с отцом, живым или мертвым, не в этом дело… Главное — я узнаю его.