Омар Кабесас - Горы высокие...

Вот почему, уходя в горы, я испытываю безграничную веру в наше дело, ибо за ним стоит практика всей нашей политической работы, практика работы организационной, практика ведения боя (в данном случае имеются в виду уличные бои), практика мобилизации народных масс.

Поднимаясь в горы, я испытывал особое моральное удовлетворение, потому что пожар, охвативший город, загорелся и от моей маленькой искры.

Это помогало мне не допускать мыслей о дезертирстве с самых первых минут пребывания в горах, потому что, когда попадаешь из одной среды в другую, особенно если физически ты к этому не готов, такие мысли возникают часто. Да, мы не были подготовлены к жизни в горах, потому что, хотя мы все и читали «Дневник» Че Гевары, посвященный Вьетнаму, китайской революции, рассказы о партизанском движении в Латинской Америке и других районах мира, обо всем этом у нас было лишь смутное представление. Мы и представить себе не могли, как все это выглядит на самом деле… Сначала мы на один день остановились в небольшом имении, принадлежавшем товарищу, сочувствовавшему нам. Кажется, его звали Аргуэльо Правиа. На рассвете за нами должен был приехать джип красного цвета. Мне впервые предстояло ехать на автомашине, принадлежавшей подпольной организации, и меня разбирало любопытство, кто же нас повезет…

В ту ночь мы почти не спали и с нетерпением ждали трех часов утра. Да и кто же мог заснуть? Во всем чувствовалось напряжение, мы переглядывались, перекидывались шуточками… Подсчитывали, сколько времени осталось до полной победы, каждый пытался рассуждать с точки зрения общей обстановки в стране, обстановки в мире… Пять лет… а может быть, лет десять. Послышался стук в дверь. Один из товарищей открыл ее, мы поднялись, взяли с собой мешки и вышли на улицу. Я узнал Педро Арауса Паласиоса, который вышел из машины и стал помогать нам грузить вещи. Водитель остался в машине. Сидел молча, не глядя по сторонам с чертовски серьезным видом. На улице было темно, и, хотя на углу горел фонарь, свет его едва доходил до нас. Мне не удалось разглядеть человека, сидящего на месте водителя.

Через некоторое время — стало уже рассветать, когда мы проехали Чинандегу и высадили там одного подпольщика, — первым заговорил с водителем Федерико… Помню, по дороге мы запели песню, чтобы воодушевить себя немного, но вовсе не потому, что настроение у нас испортилось. Мы уезжали в приподнятом настроении, потому что знали, что участвуем в деле, которое непременно закончится победой, вот только не знали мы, кому из нас доведется дожить до этой победы.

Большую часть времени мы ехали молча, и каждого из нас мучил вопрос, суждено нам выжить или нет. Думы эти тяжелые, тем более что все мы понимали — перед нами реальная жизнь, а не спектакль, который может скоро кончиться. Тогда-то мы и запели песню. И вдруг я заметил, что Федерико заговаривает с водителем, и тогда, ну конечно же… Я узнал его! Это был Куки Каррион. Теперь он — командир одного партизанского отряда. Да, я знал Карриона. Он был из буржуазной семьи, и мне приходилось бывать в его компании. Там я познакомился с девушкой по имени Клаудия. Молодые люди, которые собирались на квартире у Куки, тихо разговаривали между собой, а некоторые иногда покуривали марихуану. Люди эти были из состоятельных семей, и у них водились деньги. Некоторые из них впоследствии изменили образ жизни и стали активно участвовать в деятельности КУУН. Вскоре нам приказали не появляться больше на этой квартире. Я еще подумал тогда, что ее, наверное, решено использовать для собраний членов СФНО. Так оно и оказалось на деле. Куки уже тогда был подпольщиком, но я этого не знал и поэтому удивился, когда он вдруг перестал участвовать в мероприятиях, проводимых КУУН. Тогда я подумал, что он отошел от нашего движения… Одним словом, увидев его теперь за рулем, я страшно обрадовался, поняв, что Куки по-прежнему в наших рядах.

Ну так вот, уже рассвело, и примерно в половине шестого утра мы приехали на одно маленькое ранчо в окрестностях Матагальпы. Там мы провели целый день. Помню даже, что ели курицу. А вечером мы снова сели в машину, помнится, был это уже другой джип, а может, не джип, а небольшой грузовичок с открытым верхом. Мы не знали, в каком направлении нас везут, знали только, что в горы… Проехали Матагальпу, попали на мощеную дорогу, затем съехали с нее и направились по проселочной дороге. Это был самый опасный участок пути, потому что мы ехали по районам, где всегда велись активные партизанские действия. Со стороны противника не ощущалось слежки, потому что гвардейцы не прочесывали эту местность, однако мы знали, что всюду много доносчиков, а в некоторых местах рассредоточились подразделения противника. Наши товарищи позаботились о нас и обеспечили нам свободный проезд. Сначала вперед они высылали машину, а если не удавалось обнаружить засаду, то тогда уже ехали мы.

Поездка наша была длительной. Мы не спали ночью… не спали с прошлого дня… потому что днем и ночью ехали… Дорога была плохой: мы видели лишь горы, вишневые деревья, подъемы, спуски, высохшие участки земли, непролазную грязь, крошечные ранчо, возле которых замечали костры. Изредка попадались машины, двигавшиеся нам навстречу. Все мы были достаточно воспитанны и не задавали никаких вопросов, а потому не знали, повезут нас сразу же в горы или мы остановимся в каком-нибудь доме, не имели представления, кто нас будет ждать, дадут ли оружие, придется ли носить военную форму… Нам все интересно было знать, но мы старались скрыть любопытство.

Машина неожиданно остановилась, товарищ Хуансито (Хуан де Дьос Муньос) тихонько свистнул, и навстречу нам вышел крестьянин, типичный житель северной провинции. На ночном небе висел крошечный полумесяц. Трудно было точно определить наше местонахождение, так как шел дождь. К слову сказать, он сопровождал нас на протяжении всего нашего пути. Крестьянин предложил нам выйти из машины. Мы оттащили машину на обочину дороги, выгрузили на землю вещи, а потом отнесли все в дом. Проснулись жители, дети стали плакать. Крестьянин сказал: «Ложитесь вот здесь, на полу…» Мы стали укладываться. Укладывались очень шумно, и Хуансито шикнул на нас: «Тсс, не шумите…» Мы, разумеется, старались не шуметь, но у нас ничего не получалось, ложились спать мы с шумом. Шуметь было нельзя, потому что поблизости находились дома других крестьян, а если в доме крестьянина в этот час ночи слышится шум или звучат чужие голоса, то это может оказаться просто опасным. Тогда мы еще не могли себе точно представить, насколько гулко может отдаваться в тишине самый слабый звук; любой звук — удара, упавшего металлического предмета, падающей пластиковой сумки, мешка — был просто опасен. Мы зажгли лучину и стали смотреть, как бы навести порядок. Все мы страшно нервничали… и внезапно услышали шум. Оказалось, это были домашние животные, бродившие возле дома. Мы заметили, что Хуансито нервничал больше других.